почти не было автомобилей, все было очень открыто, не было никаких магазинов

вдоль улицы, это было очень красиво,— и вдруг я вижу: посреди улицы стоит

человек и никуда не кидается, просто стоит как вкопанный, и коляски, автомобили

вот так проходят. Я схватил маму за руку, говорю: «Мама! Его надо спасти!» Мы

ведь тоже были на машине, могли остановиться и сказать: скорей, скорей влезай,

спасем! И мама мне сказала: «Нет, это городовой». —«Ну так что же, что он

городовой?!» Мама говорит: «Городового нельзя давить». Я подумал: это же чудо!

Если стать городовым, то можно на всю жизнь спастись от бед и несчастий! Со

временем я несколько переменил свои взгляды, но в тот момент я действительно

переживал это как дипломатический иммунитет: стоишь— и тебя не могут

раздавить! Вот это было второе большое событие в моей европейской жизни.

Это все, что я тогда в Париже обнаружил. Потом мы поехали в Австрию—

все в поисках какой-нибудь работы для матери, в Австрии еще была жива бабушкина

старшая сестра, которая была замужем за австрийцем. Потом поехали в северную

Югославию, в область Загреба и Марибора. Там мы жили какое-то время на ферме,

мне было тогда лет семь, и я что-то подрабатывал, делая никому, вероятно, не

нужные работы. Затем снова вернулись в Австрию, потому что в Югославии нечего

было делать, и полтора года сидели в Вене.

И там мне пришлось пережить первые встречи с культурой: меня начали учить

писать и читать, и я этому поддавался очень неохотно. Я никак не мог понять,

зачем это мне нужно, когда можно спокойно сидеть и слушать, как бабушка читает

вслух— так гладко, хорошо,— зачем же еще что-то другое? Один из

родственников пытался меня вразумить: «Видишь, я хорошо учился, теперь имею

хорошую работу, хороший заработок, могу поддерживать семью». Я его только

спросил: «Ты не мог бы делать это за двоих?»

Так или иначе, в Вене я попал в школу, и учился года полтора, и отличился в

школе очень позорным образом— вообще школа мне не давалась в смысле чести

и славы. Меня водили как-то в зоологический сад, и, к несчастью, на следующий