Если стать городовым, то можно на всю жизнь спастись от бед и несчастий! Со

временем я несколько переменил свои взгляды, но в тот момент я действительно

переживал это как дипломатический иммунитет: стоишь— и тебя не могут

раздавить! Вот это было второе большое событие в моей европейской жизни.

Это все, что я тогда в Париже обнаружил. Потом мы поехали в Австрию—

все в поисках какой-нибудь работы для матери, в Австрии еще была жива бабушкина

старшая сестра, которая была замужем за австрийцем. Потом поехали в северную

Югославию, в область Загреба и Марибора. Там мы жили какое-то время на ферме,

мне было тогда лет семь, и я что-то подрабатывал, делая никому, вероятно, не

нужные работы. Затем снова вернулись в Австрию, потому что в Югославии нечего

было делать, и полтора года сидели в Вене.

И там мне пришлось пережить первые встречи с культурой: меня начали учить

писать и читать, и я этому поддавался очень неохотно. Я никак не мог понять,

зачем это мне нужно, когда можно спокойно сидеть и слушать, как бабушка читает

вслух— так гладко, хорошо,— зачем же еще что-то другое? Один из

родственников пытался меня вразумить: «Видишь, я хорошо учился, теперь имею

хорошую работу, хороший заработок, могу поддерживать семью». Я его только

спросил: «Ты не мог бы делать это за двоих?»

Так или иначе, в Вене я попал в школу, и учился года полтора, и отличился в

школе очень позорным образом— вообще школа мне не давалась в смысле чести

и славы. Меня водили как-то в зоологический сад, и, к несчастью, на следующий

день нам задали классную работу на тему «Кем вы хотите стать». И, конечно,

маленькие австрияки написали всякие добродетельные вещи: один хотел быть

инженером, другой— доктором, третий еще чем-то; а я был так вдохновлен

тем, что видел накануне, что написал— даже с чдной, с моей

точки зрения, иллюстрацией— классную работу на тему «Я хотел бы быть

обезьяной». На следующий день я пришел в школу с надеждой, что оценят мои

творческие дарования. И учитель вошел в класс и говорит: «Вот, я получил одну