Metropolitan Anthony of Sourozh. Transaction
одноклассники, после пятидесяти лет встретились; ну, конечно, друг друга не
узнали, и дальше знакомство не пошло.
С детства меня заставляли говорить по-русски и по-французски; по-русски я
говорил с отцом, по-французски— с бабушкой, на том и на другом языке с
матерью. И единственное, что было запрещено, это мешать языки, это
преследовалось очень строго, и я к этому просто не привык. Ну, по-персидски
говорил свободно. Это я, конечно, забыл в течение трех-четырех лет, когда мы
уехали из Персии, но интересно, что, когда я потом жил в школе-интернате и во
сне разговаривал, видел сны и говорил, я говорил по-персидски, тогда как наяву
уже ни звука не мог произнести и не мог понять ни одного слова. Любопытно, как
это где-то в подсознании осталось, в то время как из сознания изгладилось
совершенно. Потом немецкий: меня в раннем детстве научили произносить немецкий
по-немецки, это очень помогло и теперь помогает. В хорошие дни у меня
по-немецки, в общем, меньше акцента, чем по-французски. Когда год не говоришь
на каком-то языке, потом ты уже ничего не можешь. Но самый замечательный комплимент
я не так давно получил о моем немецком от кёльнского кардинала, который был
слеп; когда я с ним познакомился, мы с ним поговорили и он мне сказал: «Можно
вам задать нескромный вопрос?» Я говорю: «Да». —«Каким образом вы, немец,
стали православным?» Я задрал нос, потому что слепой человек большей частью
чуток на звук. Но это был хороший день просто потому, что в более усталые дни я
не всегда так хорошо говорю, но могу, когда случится. Испанский— читаю,
итальянский— это вообще не проблема, голландский— легкий, потому
что страшно похож на немецкий язык XII—XIIIвеков. Когда голова совсем
дуреет, читаю для отдыха немецкие стихи этой эпохи.
С меня в детстве ничего не требовали неразумного, то есть у меня никогда не
было чувства, что требуют, потому что родители большие и сильные и поэтому
могут сломить ребенка. Но, с другой стороны, если что-то говорилось— никогда
не отступали. И— я этого не помню, мама мне потом рассказывала—