никогда бы мне не разрешили пойти гулять, если не прибрал книги или игрушки или

оставил комнату в беспорядке,— это было немыслимо.

И теперь я так живу; скажем, облачения и алтарь я после каждой службы

убираю, даже если между службами Выноса Плащаницы и Погребения остаются

какие-нибудь полтора часа, все складываю. Именно на том основании, что в

момент, когда что-то кончено, оно должно быть так закончено, как будто, с одной

стороны, ничего и не случалось, а с другой стороны— все можно начать

снова: это так помогает жить! Например, меня научили с вечера все приготовлять

на завтра. Мой отец говорил: «Мне жить хорошо, потому что у меня есть слуга

Борис, который вечером все сложит, башмаки вычистит, все приготовит, а утром

Борис Эдуардович встанет— ему делать нечего».

Баловали ли меня? Ласково относились, но не баловали— в том смысле,

что это не шло за счет порядка, дисциплины или воспитания. Кроме того, меня

научили с самого детства ценить маленькие, мелкие вещи, а уж когда началась

эмиграция, тогда сугубо ценить, скажем, один какой-то предмет; одна

вещица— это было чудо, это была радость, и это можно было ценить годами.

Скажем, какой-нибудь оловянный солдатик или книга— с ними жили месяцами,

иногда годами, и за это я очень благодарен, потому что я умею радоваться на

самую мелкую вещь в момент, когда она приходит, и не обесценивать ее никогда.

Подарки делали, но не топили в подарках, даже тогда, когда была возможность,

так что глаза не разбегались, чтобы можно было радоваться на одну вещь. На

Рождество однажды я получил в подарок— до сих пор его помню—

маленький русский трехцветный флаг из шелка, и я с этим флагом настолько

носился, до сих пор как-то чувствую его под рукой, когда я его гладил, этот

самый шелк, его трехцветный состав. Мне тогда объяснили, что это значит,

что это наш русский флаг: русские снега, русские моря, русская

кровь— и это так и осталось у меня: белоснежность снегов, голубизна вод и

русская кровь.