Рождество однажды я получил в подарок— до сих пор его помню—

маленький русский трехцветный флаг из шелка, и я с этим флагом настолько

носился, до сих пор как-то чувствую его под рукой, когда я его гладил, этот

самый шелк, его трехцветный состав. Мне тогда объяснили, что это значит,

что это наш русский флаг: русские снега, русские моря, русская

кровь— и это так и осталось у меня: белоснежность снегов, голубизна вод и

русская кровь.

Во Франции, когда мы попали туда с родителями, довольно-таки туго было жить.

Моя мать работала, она знала языки, а жили очень розно, в частности— все

в разных концах города. Меня отдали живущим в очень, я бы сказал, трудную

школу; это была школа за окраиной Парижа, в районе, куда ночью, начиная с

сумерек, и полиция не ходила, потому что там резали. И, конечно, мальчишки,

которые были в школе, были оттуда, и мне это далось вначале чрезвычайно трудно,

я просто не умел тогда драться и не умел быть битым. Били меня беспощадно—

вообще считалось нормальным, что новичка в течение первого года избивали, пока

не научится защищаться. Поэтому тебя могли избить до того, что в больницу

увезут, на глазах преподавателя. Помню, я раз из толпы рванулся, бросился к

преподавателю, вопия о защите,— он просто ногой меня оттолкнул: «Не

жалуйся!» А ночью, например, запрещалось ходить в уборную, потому что это

мешало спать надзирателю. И надо было бесшумно сползти с кровати, проползти под

остальными кроватями до двери, умудриться бесшумно отворить дверь— и так

далее; за это бил уже сам надзиратель.

Ну, били, били и, в общем, не убили. Научили сначала терпеть побои, потом

научили немного драться и защищаться— и когда я бился, то бился насмерть,

но никогда в жизни я не испытывал так много страха и так много боли, и

физической, и душевной, как тогда. Потому что я был хитрая скотинка, я дал себе

зарок ни словом не обмолвиться об этом дома: все равно некуда было деться,

зачем прибавлять маме еще одну заботу? И поэтому я впервые рассказал ей об этом,