Во Франции, когда мы попали туда с родителями, довольно-таки туго было жить.

Моя мать работала, она знала языки, а жили очень розно, в частности— все

в разных концах города. Меня отдали живущим в очень, я бы сказал, трудную

школу; это была школа за окраиной Парижа, в районе, куда ночью, начиная с

сумерек, и полиция не ходила, потому что там резали. И, конечно, мальчишки,

которые были в школе, были оттуда, и мне это далось вначале чрезвычайно трудно,

я просто не умел тогда драться и не умел быть битым. Били меня беспощадно—

вообще считалось нормальным, что новичка в течение первого года избивали, пока

не научится защищаться. Поэтому тебя могли избить до того, что в больницу

увезут, на глазах преподавателя. Помню, я раз из толпы рванулся, бросился к

преподавателю, вопия о защите,— он просто ногой меня оттолкнул: «Не

жалуйся!» А ночью, например, запрещалось ходить в уборную, потому что это

мешало спать надзирателю. И надо было бесшумно сползти с кровати, проползти под

остальными кроватями до двери, умудриться бесшумно отворить дверь— и так

далее; за это бил уже сам надзиратель.

Ну, били, били и, в общем, не убили. Научили сначала терпеть побои, потом

научили немного драться и защищаться— и когда я бился, то бился насмерть,

но никогда в жизни я не испытывал так много страха и так много боли, и

физической, и душевной, как тогда. Потому что я был хитрая скотинка, я дал себе

зарок ни словом не обмолвиться об этом дома: все равно некуда было деться,

зачем прибавлять маме еще одну заботу? И поэтому я впервые рассказал ей об этом,

когда мне было лет сорок пять, когда это уже было дело отзвеневшее. Но этот год

было действительно тяжело, мне было восемь-девять лет, и я не умел жить.

Через сорок пять лет я однажды ехал в метро по этой линии; я читал, в

какой-то момент поднял глаза и увидел название одной из последних станций перед

школой— и упал в обморок. Так что, вероятно, это где-то очень глубоко

засело: потому что я не истерического типа и у меня есть какая-то выдержка в

жизни,— и это меня так ударило где-то в самую глубину. Это показывает, до