больше значат, чем многие богословские отцы95.

Когда я кончал среднюю школу, то думал— что делать? Собрался

пустынником стать— оказалось, что пустынь-то очень мало осталось и что с

таким паспортом96, как у

меня, ни в какую пустыню не пустят, и кроме того, у меня были мать и бабушка,

которых надо было как-то содержать, и из пустыни это неудобно. Потом хотел

священником стать, позже решил идти в монастырь на Валаам, а кончилось тем, что

все это более или менее сопряглось в одну мысль, не знаю, как она родилась,

она, вероятно, складывалась из разных идей: что я могу принять тайный постриг,

стать врачом, уехать в какой-нибудь край Франции, где есть русские, слишком

бедные и малочисленные для того, чтобы иметь храм и священника, стать для них

священником и сделать это возможным тем, что, с одной стороны, я буду врачом,

то есть буду себя содержать, а может быть, и бедным помогать, и с другой

стороны, тем, что, будучи врачом, можно всю жизнь быть христианином, это легко

в таком контексте: забота, милосердие… Это началось с того, что я пошел на

естественный факультет Сорбонны, потом на медицинский— был очень трудный

период, когда надо было выбирать или книгу, или еду, и в этот год я дошел, в

общем, до изрядного истощения: я мог пройти какие-нибудь пятьдесят шагов по

улице (мне было тогда лет девятнадцать), затем садился на край тротуара,

отсиживался, потом шел до следующего угла. Но, в общем, выжил.

Одновременно я нашел духовника97,

и действительно «нашел», я его искал не больше, чем я искал Христа. Я пошел в

единственную нашу на всю Европу патриаршую церковь98— тогда, в 1931году, нас было

пятьдесят человек всего,— пришел к концу службы (долго искал церковь, она

была в подвальном помещении), мне встретился монах, священник, и меня поразило

в нем что-то. Знаете, есть присловье на Афоне, что нельзя бросить все на свете,

если не увидишь на лице хоть одного человека сияние вечной жизни. И вот он

поднимался из церкви, и я видел сияние вечной жизни. И я к нему подошел и