буду делать, исходило из какого-то глубинного общения между Богом, мной и этим

человеком. Бывало, принимая пациентов, я вдруг чувствовал, что теряю связь со

своей глубиной, значит— с Богом. Я тогда говорил находившемуся со мной

пациенту: «Я не знаю, верующий вы или неверующий, но мне надо помолиться. Если

вы верующий, помолитесь со мной, если вы неверующий— сидите смирно!» Я

становился на колени перед иконой святого Пантелеймона и минуту-другую входил в

себя. Христианин-врач должен совершать свое служение под Божиим руководством и

никогда не разрешать себе таких действий, которые он перед Богом не мог бы

оправдать.

Кроме того, можно говорить об очень глубоком сотрудничестве между пациентом

и врачом. Сотрудничество должно существовать всегда, потому что пациент не

может быть просто «объектом» лечения. Если он не сотрудничает, не понимает, что

с ним происходит, не борется за жизнь, за цельность вместе с врачом, то

лекарства не всегда могут помочь.

Когда я впервые оказался в больничной палате, меня потрясло одно— вера

пациента в то, что врач к нему отнесется с благоговением и целомудрием, потому

что он верит в добротность врача: человек, который нормально свою плоть

закрывает от чужого взора, разрешает врачу видеть свое тело, прикасаться к

телу. Этот момент делает возможной встречу на таком уровне, на котором иначе

нельзя встретиться.

Подход врача не может быть просто «научным», в нем должны быть сострадание,

жалость, желание помочь, уважение к человеку, готовность облегчить его

страдания, готовность продлить его жизнь и порой— но это совершенно

несовременный подход— готовность дать человеку умереть.

Сейчас проблема очень осложнилась технически, но помню, когда я поступил на

медицинский факультет и впервые оказался в палате (это были ранние тридцатые

годы), меня удивило, как старые сестры и опытные врачи делали все возможное для

пациента, но в какой-то момент появлялось чувство, что теперь они его