смертной опасности, что в тебе не жизнь, а смерть качествует, действует,

физически ты еще не труп, но по сути уже мертвец. В житиях святых мы

встречаемся с тем, как человек, который вдруг себя так увидел— под

чьим-нибудь влиянием, или посмотрев на другого, или по каким-либо

обстоятельствам,— понял, что таким быть нельзя, невозможно оставаться

таким.

Если мы эти мысли перенесем на то, что я говорил раньше, то вдруг вместо

отчаяния может загореться надежда— надежда, которая основана не на том,

что мы воображаем, будто мы можем сделать усилие, перемениться и все будет

хорошо, мы знаем на опыте, сколько раз мы хотели, мечтали— и ничего не

осуществили. Надежда может загореться совершенно неблекнущая, надежда, которой

ничто не может уничтожить: потому что Бог нас знает, какими мы являемся, какие

мы есть, и вместе с этим Он не только нас любит— Он в нас верит. Любить

можно даже без надежды. Сколько матерей любят своих детей развратных,

наркоманов, убийц: в этом говорит их материнское сердце, но эта любовь человека

не всегда облагораживает или меняет. Для того чтобы человека переменить, надо

ему доказать каким-то образом, что в него продолжают верить. И вот то, что я

говорил раньше, к этому относится: Бог в нас верит, и мы имеем данные быть

убежденными в этом, верить в Божию веру в нас.

Я уже говорил, что Бог не мог бы нас сотворить, не веря в нас, Он не мог бы

нам дать все то, что Он нам дал— и тело, и ум, и сердце, и волю, и

обстоятельства нашей жизни, и прошлое, и будущее,— без веры в нас. Но

сверх того мы знаем: Он нас сотворил, зная, что с нами случится,

сотворил Он нас, зная к тому же, что с Ним случится в результате этого

«безумного» творческого акта и «безумного» дара свободы человеку. Я говорю

«безумного»— это не кощунство. Апостол Павел говорит о безумии креста

(1Кор1:23), о его тайне сверх всякого разумения: это поступок,

который никак не укладывается в разумные расчеты, какие мы ведем. И потому что