Metropolitan Anthony of Sourozh. Transaction
вообще не было бы никаких грехов. И вот порой, если мне говорят: я виноват, но
что вы хотите— у меня теща, у меня зять, у меня то, у меня се, у меня
ревматизм и артрит, мы пережили русскую революцию и так далее,— не раз
случалось, что, когда человек, закончив свой рассказ, ждал уже разрешительной
молитвы, я ему говорил: «Сожалею, но исповедь— это средство примирения с
Богом, а примирение— дело обоюдное. Итак, прежде чем я дам вам
разрешительную молитву от имени Бога, можете ли вы сказать, что прощаете Ему
весь вред, все зло, которое Он вам причинил, все обстоятельства, в которых Он
принудил вас не быть святым или святой?» Обычно людям это не нравится, но это
правда, и это так важно, так существенно: мы должны принимать самих себя
целиком, как мы есть. Мы не поступаем так, если считаем, что мы— это то,
что прекрасно, а в остальном виноват Бог (чаще всего Бог, а не дьявол, потому
что, в сущности, Бог должен был бы воспрепятствовать дьяволу делать зло,
которое тот делает,— уж по крайней мере по отношению ко мне!).
Что же нам делать? Можно ли найти какое-то вдохновение, поддержку в делании,
вытекающем из того, что мы увидели? Да, конечно, можно, и это «да, конечно» для
меня обосновывается двумя моментами. Во-первых, нечто чрезвычайно
воодушевляющее сказал Иоанн Кронштадтский; он говорит, что Бог никогда не дает
нам увидеть в себе зло, если Он не уверен, что наша вера, наша надежда
достаточно крепки, чтобы устоять перед таким видением. Пока Он видит, что нам
недостает веры, недостает надежды, Он оставляет нас в относительном неведении,
во внутренних наших потемках мы различаем только опасности, которые Он
предоставляет нам находить ощупью. Когда же Он видит, что наша вера стала
крепкой и живой, наша надежда достаточно сильной, чтобы выдержать мерзость
того, что мы увидим, и не пошатнуться, тогда Он дает нам увидеть то, что видит
Сам,— но только в меру нашей надежды и нашей веры. Итак, вот двойное
откровение, из которого мы можем извлечь известную пользу; первое— это
голый факт: я считал себя таким терпеливым, а эта деревенская девушка