видения— хотя бы верой, уверенностью нашей, коренящейся в Боге, то мы не

способны видеть больше, чем видит мир. Если мы видим только очевидное, то

каждая Евхаристия, которую мы совершаем, была бы чуть ли не кощунством,

богохульством, оскорблением всему страданию мира, всей трагедии мира, потому

что самое слово «евхаристия» с его двойственным значением в греческом

языке— самый чудесный дар и, одновременно, благодарение— было бы

невозможно в значении акта благодарения перед лицом того, что мы видим. Мне

кажется, Церковь может сказать: благодарим Тебя, Господи, за все, что Ты

творишь!— только если она совершенно реально, верой и внутренним опытом,

уже видит свершение, завершение всего, если уже теперь мы можем сказать вместе

с мучениками, которые восстанут из мертвых в день Суда, как это видно в книге

Откровения: Ты был прав, Господи, во всех путях Твоих (Откр15:3).

Если мы не видим уже теперь завершения всего в Боге, если мы видим только ряд

событий, страдание, ужас, зло настоящего времени, мы не можем принести акт

благодарения, совершить Евхаристию.

Мне кажется, очень важно нам понять, что мы можем сказать Богу: «Слава за

все, слава всему», только если у нас есть такое эсхатологическое отношение, то

есть если уже теперь мы видим в победе Христовой зачаток будущей

конечной победы— видим это не как общее умозаключение в свете веры, но

как внутреннюю уверенность. Можно— и это столь очевидно из опыта

мучеников, например первомученика диакона Стефана (Деян7:55—60), опыта

всех верующих— претерпевать мучения и смерть и одновременно видеть воскресение

и победу. В таком случае мы можем сказать, что у Церкви есть видение Бога,

созданного Им мира и гармонии внутри, в самой сердцевине человеческой трагедии.

Без такого видения Церковь могла бы благодарить Бога за все Его пути либо по

невообразимой наивности, либо по бесчувствию, которое недопустимо ни в Церкви,

ни в человеческих отношениях.

Помню, вскоре после моего рукоположения я служил в небольшом храме в