моей жизни, во всем моем прошлом, в моих чувствах и мыслях, в моих отношениях с

людьми, в моем отношении к Богу, к себе самому, к твари Божией, от чего мне

станет жутко, потому что я увижу, что это— гниль, мерзость, тьма, что

этому нет места там, где есть Бог, нет места там, где есть и живет только любовь

и чистота, и святость, и свет?

Каждая исповедь, вернее каждая подготовка к исповеди, должна проходить в

сознании, что я стою перед смертью, как человек, который сидит в камере

смертников и знает, что не сегодня— так завтра, а может, через день, но всегда

в неожиданный момент вдруг загремят засовы, откроется дверь и вызовут его на

смерть… Так надо готовиться к исповеди, не слегка, не думая: ну, я скажу

кое-что, а в другой раз, может, вспомнится что-нибудь иное…— нет! Так

надо исповедоваться, как будто сейчас тебя расстреляют, сейчас тебя пожнет

смерть, больше времени нет и никогда больше его не будет. Иначе исповедь не в

исповедь, иначе это только поверхностное рассмотрение себя самого, без глубины,

без ответственности и без плода.

Затем надо себе ставить вопрос: в чем меня могут упрекнуть другие? Вот я

стал перед Страшным судом, и Господь обратился ко всей вселенной и сказал:

смотрите на него, смотрите на нее— кто имеет что сказать? кого он

обездолил, кого унизил, кого обошел, кого забыл, кого осквернил, кого

ранил?— придите! И тогда мы будем смотреть вокруг себя в ужасе, потому

что не будет тогда места что бы то ни было утаить и каждый должен будет сказать

правду о каждом. На земле мы уже многое можем сделать, когда нас порочат,

злословят, укоряют— а мы отворачиваемся гневно, нетерпеливо, вместо того

чтобы прислушаться и спросить себя: сколько правды в том, что говорит мне или

обо мне этот человек, а если все неправда, что я ему сделал, каким образом я

его ранил, каким образом он обманулся во мне, какова моя ответственность за то,

что в его душе родились из-за меня злоба, гнев?

И наконец, мы можем приступить к слову Самого Бога. Заповеди Божии ясны,