Metropolitan Anthony of Sourozh. Transaction
Тем не менее урод тоже является человеком, а есть правило, что человека
нельзя убивать. Как тогда подходить к этому вопросу?
Честно говоря, не знаю, как к нему подойти. Я думаю, есть случаи, когда
лучше бы ребенку не родиться на свет, чем родиться страшно изуродованным
психически или физически. Когда думаешь: вот, родился ребенок… Пока он еще
малюсенький, это еле заметно, но этот человек вырастет, ему будет двадцать лет,
и тридцать, и еще столько лет, и в течение всей жизни ничего, кроме физической
или психической муки, не будет. Имеем ли мы право присуждать человека на
десятилетия психического и физического страдания потому только, что хотим,
чтобы этот ребенок родился и был моим сыном, моей дочерью?
Я не знаю, как это канонически обусловить, но медицински, думаю, тут есть
очень серьезный вопрос, который можно решать врачу, даже верующему, в этом
порядке. Я видел таких детей, которые рождались и были искалечены на всю жизнь,
видел, что совершалось в результате с психикой матери, отца и их
взаимными отношениями.
А иногда бывает чисто безнравственный подход. Например, недавно я читал о
том, как чета, в которой мать передавала гемофилию, настаивала, чтобы у них
рождались дети, хотя знала, что они будут погибать, но— «мы хотим детей».
В данном случае, конечно, выход был бы не в аборте, а либо в воздержании, либо
в противозачаточных средствах— законных и не представляющих собой
никакого уродства.
С какой точки зрения ты говоришь такие вещи, Владыка: это жалость к
человеку, или можно сказать, что это подлинно христианский подход?
Ты мне ставишь очень трудный вопрос— в том смысле, что я не могу
сказать, что я зрелый и совершенный христианин, который может ответить как бы
от имени Христова. Могу только сказать, на основании очень теперь длинной
жизни, что речь идет не о том, чтобы пересматривать существующие церковные
правила, но надо задуматься, при каких условиях они были провозглашены, что