или психической муки, не будет. Имеем ли мы право присуждать человека на

десятилетия психического и физического страдания потому только, что хотим,

чтобы этот ребенок родился и был моим сыном, моей дочерью?

Я не знаю, как это канонически обусловить, но медицински, думаю, тут есть

очень серьезный вопрос, который можно решать врачу, даже верующему, в этом

порядке. Я видел таких детей, которые рождались и были искалечены на всю жизнь,

видел, что совершалось в результате с психикой матери, отца и их

взаимными отношениями.

А иногда бывает чисто безнравственный подход. Например, недавно я читал о

том, как чета, в которой мать передавала гемофилию, настаивала, чтобы у них

рождались дети, хотя знала, что они будут погибать, но— «мы хотим детей».

В данном случае, конечно, выход был бы не в аборте, а либо в воздержании, либо

в противозачаточных средствах— законных и не представляющих собой

никакого уродства.

С какой точки зрения ты говоришь такие вещи, Владыка: это жалость к

человеку, или можно сказать, что это подлинно христианский подход?

Ты мне ставишь очень трудный вопрос— в том смысле, что я не могу

сказать, что я зрелый и совершенный христианин, который может ответить как бы

от имени Христова. Могу только сказать, на основании очень теперь длинной

жизни, что речь идет не о том, чтобы пересматривать существующие церковные

правила, но надо задуматься, при каких условиях они были провозглашены, что

люди знали о жизни, о смерти, о зачатии в тот момент, когда были определены те

или другие правила. И для меня несомненно, что некоторые правила применимы в

той области, в которой они соответствовали знанию. Но когда появляется новое

знание, новое понимание, приходится не каноны изменять, а задумываться над тем,

в какой мере и в какой полноте мы их можем применять— или имеем право не

применять.

И это мы делаем постоянно. Когда человек приходит на исповедь, мы, например,

никогда не применяем существующих правил об отлучении от Церкви, о лишении

причастия на десятки лет. И не потому, что мы безразлично к этому относимся, а

потому, что цель всякого закона и всякого применения закона— спасение

человека, помощь ему. Я не могу разделить в себе человека, христианина,

епископа, врача. Бывают ситуации, в которых я взял бы на себя ответственность

поступить так или иначе, потому что в уродливом мире, в котором мы живем,

применять абсолютные идеальные правила— нереально. Надо эти правила