позволял себе ходить по монастырю, выходить из кельи, подниматься на стены и

смотреть на русскую равнину. Потом он себе положил никогда больше не

подниматься на стену и не смотреть наружу; вдруг весь мир закрылся стеной, и он

обнаружил, что его душа по ту сторону стены, что она не умещается в пределах

монастыря, что ему хочется видеть простор, ему хочется дышать ветром, который

приходит через просторы русские. Потом он привык, то есть просто по-человечески

отвык желать этого. Тогда он себя еще немножко сузил: вместо того чтобы ходить

по всему монастырю, он стал ходить из кельи в церковь и в трапезную. Когда к

этому привык, еще ограничил себя, и так постепенно он закрыл за собой келью на

двадцать восемь лет. Но это заняло у него долгое время; нам только кажется, что

это не так трудно. Найти простор в этой комнате можно, только если живешь в

своем сердце, которое еще меньше, тогда комната будет громадная, но если внутрь

себя не войти, то весь мир мал.

Поясните вашу мысль о необычайности христианского действия. Значит ли

это, что христианин призван поступать нелепо?

Разумеется, встреча созерцания и делания не определяется нелепостью. Я хотел

сказать, что Бог действует в истории, привнося туда нечто, что не содержится

изначально в данной ситуации. В этом есть неожиданность и, с точки зрения

внешнего человека, чувство какой-то нелепости. Какой же ответ на трагедию мира

в том, что Бог стал человеком да еще погиб на кресте? Понять это можно только

верой, каким-то опытом веры.

Христианское действие в таком специфическом смысле может быть действием

Божиим, только если мы научимся сознательному отношению к самому Богу, к Его

живому слову, к своей жизни, к жизни окружающих людей, когда мы сами делаемся

Божиим действием, скажем, руками Божиими, глазами Божиими, голосом Божиим.

Замечательно в этом плане определение Иоанна Крестителя у евангелиста Марка,

повторение слов пророка Исаии: глас вопиющего в пустыне (Мк1:3).

То, что говорит Иоанн,— это настолько не он сам, но именно то, что