по всему монастырю, он стал ходить из кельи в церковь и в трапезную. Когда к

этому привык, еще ограничил себя, и так постепенно он закрыл за собой келью на

двадцать восемь лет. Но это заняло у него долгое время; нам только кажется, что

это не так трудно. Найти простор в этой комнате можно, только если живешь в

своем сердце, которое еще меньше, тогда комната будет громадная, но если внутрь

себя не войти, то весь мир мал.

Поясните вашу мысль о необычайности христианского действия. Значит ли

это, что христианин призван поступать нелепо?

Разумеется, встреча созерцания и делания не определяется нелепостью. Я хотел

сказать, что Бог действует в истории, привнося туда нечто, что не содержится

изначально в данной ситуации. В этом есть неожиданность и, с точки зрения

внешнего человека, чувство какой-то нелепости. Какой же ответ на трагедию мира

в том, что Бог стал человеком да еще погиб на кресте? Понять это можно только

верой, каким-то опытом веры.

Христианское действие в таком специфическом смысле может быть действием

Божиим, только если мы научимся сознательному отношению к самому Богу, к Его

живому слову, к своей жизни, к жизни окружающих людей, когда мы сами делаемся

Божиим действием, скажем, руками Божиими, глазами Божиими, голосом Божиим.

Замечательно в этом плане определение Иоанна Крестителя у евангелиста Марка,

повторение слов пророка Исаии: глас вопиющего в пустыне (Мк1:3).

То, что говорит Иоанн,— это настолько не он сам, но именно то, что

Бог имеет сказать, что сам Иоанн— только голос, который звучит через

человека. Это Божий голос, звучащий через человека, это даже не человек,

который говорит божественные слова, настолько он прозрачен; вот пример.

Дальше: что мы можем сделать? Конечно, мы не начинаем на вершинах созерцания

и не можем сказать: отныне все, что я буду делать, будет Божественным

действием. Но я могу сказать: отныне я буду учиться смотреть, учиться слушать

человека, слушать свою совесть, слушать слово Божие. Я буду учиться не кидаться