чтобы научиться слушать. Если читать Евангелие постоянно, бывают дни, когда

что-то «осмысленное» попадается, что и уму постижимо, и сердцу что-то говорит;

бывают дни, когда читаешь и думаешь: не понимаю, ничего не понимаю. Это

точь-в-точь то, что было во время Христа; Евангелие именно так и строилось.

Христос жил, говорил среди толпы. Он всегда отвечал на вопрос какого-то одного

человека, Его слова были обращены, звучали лично для этого человека, прямо к

нему относились. В толпе были наверно люди, у которых этот же вопрос назревал,

хотя еще не выкристаллизовался. Когда они слышали этот ответ Христа кому-то,

они, вероятно, схватывали Его слова: хотя вопрос задавали не они, но он уже

настолько назревал, что стоило сохранить ответ, потому что он скоро пригодится.

Были другие люди, которые говорили: мы не понимаем, о чем Он говорит. И вот

первое: мы должны себе отдать отчет, что не каждый день будет нам Бог говорить

что-то новое. Он, может быть, сегодня говорит другому, а ты в толпе стоишь и

хлопаешь ушами: не понимаю, о чем речь, что это такое.

Затем есть другие места, которые нас, скажем прямо, не очень трогают. В

общем порядке мы согласны: раз Бог так думает— почему бы и нет? Но

какие-нибудь слова, которые явно к нашей жизни не относятся, нас не задевают.

Например, притча о браке не специально волнует человека, который готовится к

монашеству.

Есть еще места, на которые мы реагируем отрицанием. Если бы мы были честны,

мы бы сказали: нет, Господи, это— нет, спасибо! Помню, я говорил раз о

заповедях блаженства. У меня есть благочестивая прихожанка, которая слушала,

слушала и говорит: «Ну, отец Антоний, если вы это называете блаженством,

пожалуйста, берите его себе, но я этого блаженства не хочу. На самом деле:

нищенствовать, плакать, голодать, жаждать, да еще быть гонимым,— и это вы

называете блаженством? Ну, спасибо вам!» Она хоть прямо сказала. Мы большей

частью вежливо укрываемся. Мы говорим: ах, да!— и тут же

отворачиваемся— ну да, я знаю, вот такой-то святой то-то говорил,