Metropolitan Anthony of Sourozh. Transaction
все болезненное, испорченное было исправлено и исцелено. Это то, что называется
целомудренным отношением к человеку, это— настоящее начало любви, первое
серьезное видение.
Я уже говорил о любви как о созерцательном состоянии, при котором человек,
глядя на другого, видит в нем, за пределами его внешних черт, невзирая на звуки
его голоса, невзирая ни на что, какую-то глубину, которая является для него
иконой, которая для него является красотой. Эта красота отчасти повреждена
жизнью, прошлым, обстоятельствами, но она тут, и единственно она и важна
в этом человеке; хотя, конечно, и поврежденное должно быть принято во внимание.
Но если говорить о созерцании, то можно ли говорить и о том, чтобы
создать какие-то живые человеческие отношения? Созерцать Бога, созерцать икону,
созерцать красоту природы, вглядываться в картину, переживать глубоко
музыку— это все понятно, но каким образом такое созерцание может привести
к каким-то настоящим, подлинным человеческим отношениям? Мне кажется, ответ в
том, что созерцание это открывает и того, и другого, обоих, к состоянию, когда
они могут на самой глубине своей слиться в единство, могут за пределами всяких
слов друг друга понимать и чувствовать. Мы все это знаем на опыте, но так легко
забываем.
Кто из нас не сидел с дорогим ему человеком— матерью, женой, мужем,
другом— в вечерний час, когда спускались сумерки, когда все затихало
вокруг. Вначале идет разговор, потом он замирает, но остается какая-то тишина,
оба прислушиваются к звукам: потрескиванию дров в камине, тиканью часов, внешним
отдаленным шумам, потом и эти звуки исчезают, и остается глубочайшая тишина,
безмолвие души. И вот в этом безмолвии души вдруг чувствуешь, что стал так близок
своему другу, тому человеку, который рядом находится. Это, конечно, не слияние
в том отношении, будто один человек делается другим, но оба соединяются на
такой глубине взаимного переживания, где слов больше не нужно: они вместе, и
если любовь достаточно глубока, они стали одним целым.