все болезненное, испорченное было исправлено и исцелено. Это то, что называется

целомудренным отношением к человеку, это— настоящее начало любви, первое

серьезное видение.

Я уже говорил о любви как о созерцательном состоянии, при котором человек,

глядя на другого, видит в нем, за пределами его внешних черт, невзирая на звуки

его голоса, невзирая ни на что, какую-то глубину, которая является для него

иконой, которая для него является красотой. Эта красота отчасти повреждена

жизнью, прошлым, обстоятельствами, но она тут, и единственно она и важна

в этом человеке; хотя, конечно, и поврежденное должно быть принято во внимание.

Но если говорить о созерцании, то можно ли говорить и о том, чтобы

создать какие-то живые человеческие отношения? Созерцать Бога, созерцать икону,

созерцать красоту природы, вглядываться в картину, переживать глубоко

музыку— это все понятно, но каким образом такое созерцание может привести

к каким-то настоящим, подлинным человеческим отношениям? Мне кажется, ответ в

том, что созерцание это открывает и того, и другого, обоих, к состоянию, когда

они могут на самой глубине своей слиться в единство, могут за пределами всяких

слов друг друга понимать и чувствовать. Мы все это знаем на опыте, но так легко

забываем.

Кто из нас не сидел с дорогим ему человеком— матерью, женой, мужем,

другом— в вечерний час, когда спускались сумерки, когда все затихало

вокруг. Вначале идет разговор, потом он замирает, но остается какая-то тишина,

оба прислушиваются к звукам: потрескиванию дров в камине, тиканью часов, внешним

отдаленным шумам, потом и эти звуки исчезают, и остается глубочайшая тишина,

безмолвие души. И вот в этом безмолвии души вдруг чувствуешь, что стал так близок

своему другу, тому человеку, который рядом находится. Это, конечно, не слияние

в том отношении, будто один человек делается другим, но оба соединяются на

такой глубине взаимного переживания, где слов больше не нужно: они вместе, и

если любовь достаточно глубока, они стали одним целым.