противоречий в ее бытии, ее сущности быть не может. И на самом деле, если

продумать вопрос о браке и монашестве в их существе, делается ясно, что брак и

монашество— как бы два лика одной и той же Церкви. В браке единство

бросается в глаза: двое соединяют свою судьбу так, чтобы весь свой земной путь

пройти вместе. В монашестве человек отходит от той личной человеческой близости,

которая составляет радость и полноту брака, как бы в предвкушении того времени,

когда Бог победит, когда победит все, что есть лучшего в человеке. Да, монах от

этого отказывается, но он не отказывается от любви: во-первых, от любви к Богу,

во-вторых, от любви к человеку. Монахом может стать только такой человек,

который осознал и воспринял достаточно глубоко трагизм мира, для которого

страдание мира настолько значительно, что он готов о себе позабыть совершенно

для того, чтобы помнить о мире, находящемся в страдании, в оторванности от

Бога, в борении, и для того, чтобы помнить о Самом Боге, распятом по любви к

миру. И поэтому уход в монашество далеко не означает бегства из мира. Мне

вспоминается послушник Валаамского монастыря, о котором рассказывал мой

духовник. Он пятьдесят лет пробыл в монастыре, но так и не согласился на

постриг. Он прошел целую жизнь подвига, но считал себя не готовым к монашеству.

Мой духовный отец, тогда еще мирянин, искавший свой путь, спросил его: «Что же

такое монашество, кто такой монах, что ты не можешь стать им, хотя ведешь

монастырскую жизнь?» И тот ответил: «Монах— это человек, который всем

сердцем скорбит и плачет над горем мира, и к этому я еще не пришел».

Как видите, и в монашестве, и в браке корень всего— в любви, притом

личной, живой, конкретной любви к миру, в котором мы живем, в сознании его

трагичности, а вместе с тем (и это сказывается, может быть, более ярко, более

зримо в браке)— в радости о том, что в этом трагическом мире есть любовь,

есть единство, есть дружба, есть такие человеческие отношения, которые делают

его не адом, а возможным раем.

И здесь большую роль и в монашестве, и в браке играет надежда, понятая