Metropolitan Anthony of Sourozh. Transaction
вспоминается послушник Валаамского монастыря, о котором рассказывал мой
духовник. Он пятьдесят лет пробыл в монастыре, но так и не согласился на
постриг. Он прошел целую жизнь подвига, но считал себя не готовым к монашеству.
Мой духовный отец, тогда еще мирянин, искавший свой путь, спросил его: «Что же
такое монашество, кто такой монах, что ты не можешь стать им, хотя ведешь
монастырскую жизнь?» И тот ответил: «Монах— это человек, который всем
сердцем скорбит и плачет над горем мира, и к этому я еще не пришел».
Как видите, и в монашестве, и в браке корень всего— в любви, притом
личной, живой, конкретной любви к миру, в котором мы живем, в сознании его
трагичности, а вместе с тем (и это сказывается, может быть, более ярко, более
зримо в браке)— в радости о том, что в этом трагическом мире есть любовь,
есть единство, есть дружба, есть такие человеческие отношения, которые делают
его не адом, а возможным раем.
И здесь большую роль и в монашестве, и в браке играет надежда, понятая
не просто как мечта, но как акт ликующей веры, уверенности. Священное Писание
нам говорит, что надежда— это уже предвкушение будущего (Рим8:24).
Надежда— не мечта о том, что, может быть, в будущем станет лучше. Исходя
из опыта сегодняшнего (несмотря на его мрачность и порой ужас), видя, что среди
этого дня, полного жути, сияет свет, горит любовь, что свет во тьме
действительно светит и тьма никакой силой его не может победить (Ин1:5),
мы благодаря надежде преисполняемся уверенностью, что в конце концов победит
свет. Это— надежда наша, и это— вера наша, и на них может вырасти
победа любви как в монашестве, так и в браке.
Верующие, как и неверующие, встревожены в наши дни неустойчивостью браков и
горем, которое эта неустойчивость приносит и супругам, и детям. Многие
озабочены раздробленностью семей и безрадостностью семейной жизни, которая
царит сейчас повсеместно. Это происходит отчасти потому, что идеал брака,
когда-то существовавший, сейчас оказался для людей непонятным. Многие