вспоминается послушник Валаамского монастыря, о котором рассказывал мой

духовник. Он пятьдесят лет пробыл в монастыре, но так и не согласился на

постриг. Он прошел целую жизнь подвига, но считал себя не готовым к монашеству.

Мой духовный отец, тогда еще мирянин, искавший свой путь, спросил его: «Что же

такое монашество, кто такой монах, что ты не можешь стать им, хотя ведешь

монастырскую жизнь?» И тот ответил: «Монах— это человек, который всем

сердцем скорбит и плачет над горем мира, и к этому я еще не пришел».

Как видите, и в монашестве, и в браке корень всего— в любви, притом

личной, живой, конкретной любви к миру, в котором мы живем, в сознании его

трагичности, а вместе с тем (и это сказывается, может быть, более ярко, более

зримо в браке)— в радости о том, что в этом трагическом мире есть любовь,

есть единство, есть дружба, есть такие человеческие отношения, которые делают

его не адом, а возможным раем.

И здесь большую роль и в монашестве, и в браке играет надежда, понятая

не просто как мечта, но как акт ликующей веры, уверенности. Священное Писание

нам говорит, что надежда— это уже предвкушение будущего (Рим8:24).

Надежда— не мечта о том, что, может быть, в будущем станет лучше. Исходя

из опыта сегодняшнего (несмотря на его мрачность и порой ужас), видя, что среди

этого дня, полного жути, сияет свет, горит любовь, что свет во тьме

действительно светит и тьма никакой силой его не может победить (Ин1:5),

мы благодаря надежде преисполняемся уверенностью, что в конце концов победит

свет. Это— надежда наша, и это— вера наша, и на них может вырасти

победа любви как в монашестве, так и в браке.

Верующие, как и неверующие, встревожены в наши дни неустойчивостью браков и

горем, которое эта неустойчивость приносит и супругам, и детям. Многие

озабочены раздробленностью семей и безрадостностью семейной жизни, которая

царит сейчас повсеместно. Это происходит отчасти потому, что идеал брака,

когда-то существовавший, сейчас оказался для людей непонятным. Многие