возможно, осквернены человеком, но это осквернение можно рассматривать в

порядке как бы мученичества; воды остаются чистыми, хотя употребляются

человеком уродливо. И когда Христос погрузился в воды, которые только что

символически омыли тысячи людей от их грехов, Он как бы погрузился в мертвые

воды, и мертвость или, вернее, смертность к Нему как бы прилипла. Он приобщился

нашей смертности именно благодаря этому, а воды стали чистыми, святыми. И когда

воды освящаются в церкви, они отдаются полностью Богу, и когда мы погружаемся в

эти воды, мы погружаемся как бы в те воды, которые изначально задумал и

сотворил, а позже освятил Господь.

И то же самое мы можем сказать о Причащении Святых Тайн. Мы причащаемся

Хлебу и Вину, но этот Хлеб и это Вино непричастны человеческому греху

изначально. Земля, в которой прорастет колос, чиста перед Богом, она не

греховна, она осквернена. И это разные вещи. Зерно, которое бросается в нее,

тоже чисто. Воздух, дождь, тепло, которые Господь дает, чтобы взошел колос, от

Него. И человеческий труд их приводит в реальность, и человек своей верой,

своей преданностью Богу их приносит Богу в дар: Твоя от Твоих… Это все

Твое, Господи, не мое, я Тебе это приношу, отдаю, возвращаю. Оно было предано

во власть зла человеческой злой волей, доброй волей человеческой оно отдается

Богу. И ставши чистым, освященным, пронизанным благодатью, оно соединяется с

человечностью, то есть с материальностью, если можно так выразиться, самого

Тела и Крови Христовых, и мы приобщаемся через материальность к тому, Кем

является Господь Иисус Христос и приобщаемся к Богу.

Поэтому целомудрие надо понимать именно в этом порядке: наше тело является

частью неоскверненного мира, вернее, чистого мира, который осквернен человеком.

И возвращая его Богу, мы его делаем чистым. И целомудрие именно заключается в

том, чтобы относиться к своему телу и к своей душевности как к святыне, которая

пронизана Божественным присутствием. И когда человек вступает в телесное

общение в браке, это не осквернение, это момент, когда один человек