надежды, что этой разлуке с Богом придет конец,— это было бы ужаснее, чем

разрушение нашего телесного состава и конец этого порочного круга.

В смерти есть и другая сторона: как ни тесны ее врата, это единственные

врата, позволяющие нам избежать порочного круга бесконечности в отделенности от

Бога, от полноты, позволяющие вырваться из тварной бесконечности, в которой нет

пространства, чтобы снова стать причастниками Божественной жизни, в конечном

итоге— причастниками Божественной природы (2Пет1:4). Потому

апостол Павел мог сказать: жизнь для меня— Христос, и смерть—

приобретение (Флп1:21), потому что, живя в теле, я отделен от Христа

(2Кор5:6)… Потому что в другом месте он говорит, что для него

умереть не означает совлечься себя, сбросить с плеч временную жизнь, для него

умереть означает облечься в вечность (2Кор5:4). Смерть не конец, а

начало. Эта дверь открывается и впускает нас в простор вечности, которая была бы

навсегда закрыта для нас, если бы смерть не высвобождала нас из рабства земле.

Двойственное отношение

В нашем отношении к смерти должны присутствовать обе стороны. Когда умирает

человек, мы совершенно законно можем сокрушаться сердцем. Мы с ужасом можем

смотреть на то, что грех убил человека, которого мы любим. Мы можем

отказываться принять смерть как последнее слово, последнее событие жизни. Мы

правы, когда плачем над усопшим, потому что смерти не должно бы быть. Человек

убит злом. С другой стороны, мы можем радоваться за него, потому что для него

(или для нее) началась новая жизнь— жизнь без ограничений, просторная. И

опять-таки мы можем плакать над собой, над нашей потерей, нашим одиночеством,

но в то же время мы должны научиться тому, что Ветхий Завет уже прозревает,

предсказывает, когда говорит: крепка, как смерть, любовь (Песн8:6),—

любовь, которая не позволяет померкнуть памяти любимого, любовь, которая дает

нам говорить о наших отношениях с любимым не в прошедшем времени: «Я любил его,

мы были так близки», а в настоящем: «Я люблю его, мы так близки». Так что в