апостол Павел мог сказать: жизнь для меня— Христос, и смерть—

приобретение (Флп1:21), потому что, живя в теле, я отделен от Христа

(2Кор5:6)… Потому что в другом месте он говорит, что для него

умереть не означает совлечься себя, сбросить с плеч временную жизнь, для него

умереть означает облечься в вечность (2Кор5:4). Смерть не конец, а

начало. Эта дверь открывается и впускает нас в простор вечности, которая была бы

навсегда закрыта для нас, если бы смерть не высвобождала нас из рабства земле.

Двойственное отношение

В нашем отношении к смерти должны присутствовать обе стороны. Когда умирает

человек, мы совершенно законно можем сокрушаться сердцем. Мы с ужасом можем

смотреть на то, что грех убил человека, которого мы любим. Мы можем

отказываться принять смерть как последнее слово, последнее событие жизни. Мы

правы, когда плачем над усопшим, потому что смерти не должно бы быть. Человек

убит злом. С другой стороны, мы можем радоваться за него, потому что для него

(или для нее) началась новая жизнь— жизнь без ограничений, просторная. И

опять-таки мы можем плакать над собой, над нашей потерей, нашим одиночеством,

но в то же время мы должны научиться тому, что Ветхий Завет уже прозревает,

предсказывает, когда говорит: крепка, как смерть, любовь (Песн8:6),—

любовь, которая не позволяет померкнуть памяти любимого, любовь, которая дает

нам говорить о наших отношениях с любимым не в прошедшем времени: «Я любил его,

мы были так близки», а в настоящем: «Я люблю его, мы так близки». Так что в

смерти есть многосложность, можно даже, быть может, сказать—

двойственность, но если мы— собственный Христов народ, мы не имеем права,

из-за того что сами глубоко ранены потерей и осиротели по-земному, не заметить

рождения усопшего в вечную жизнь. В смерти есть сила жизни, которая достигает и

нас.

Если же мы признаем, что наша любовь принадлежит прошлому, это означает, что

мы не верим в то, что жизнь усопшего не прекратилась. Но тогда приходится