Metropolitan Anthony of Sourozh. Transaction
ней— не только испуг внезапности, о чем я упоминал ранее, но и
дополнительный ужас того, что она поражает нас в самую сердцевину нашей уязвимости,
потому что боль, страх, ужас росли, нарастали внутри нас, а мы отказывались
дать им выход, отказывались сами внутренне созреть. И удар бывает более
болезненный, более разрушительный, чем при внезапной смерти, потому что кроме
ужаса, кроме горечи потери с ним приходит все самоукорение, самоосуждение за
то, что мы не сделали всего, что можно было сделать,— не сделали из-за
того, что это заставило бы нас стать правдивыми, стать честными, не скрывать от
самих себя и от стареющего или умирающего человека, что смерть постепенно
приоткрывает дверь, что эта дверь однажды широко раскроется, и любимый должен
будет войти в нее, даже не оглянувшись.
Каждый раз, когда перед нами встает медленно надвигающаяся утрата близкого
человека, очень важно с самого начала смотреть ей в лицо— и делать это
совершенно спокойно, как мы смотрим в лицо человеку, пока он жив и среди нас.
Ведь мысли о грядущей смерти противостоит реальность живого присутствия. Мы
всегда можем полагаться на это несомненное присутствие и вместе с тем все яснее
видеть все стороны идущей на нас потери. Вот это равновесие между
убедительностью реальности и хрупкостью мысли и позволяет нам готовить самих
себя к смерти людей, которые нам дороги.
Жизнь вечная
Разумеется, такая подготовка, как я уже сказал, влечет за собой отношение к
смерти, которое признает, с одной стороны, ее ужас, горе утраты, но вместе с
тем сознает, что смерть— дверь, открывающаяся в вечную жизнь. И очень
важно снять преграды, не дать страху возвести стену между нами и умирающим.
Иначе он осужден на одиночество, оставленность, ему приходится бороться со
смертью и всем, что она для него представляет, без всякой поддержки и
понимания; эта стена не позволяет и нам сделать все, что мы могли бы сделать, с
тем чтобы не осталось никакой горечи, никакого самоукорения, никакого отчаяния.