познается. Если в притче звучит какое-нибудь слово или проглянет понятие, о

котором ты имеешь хоть смутное представление, ты вдруг улавливаешь смысл этой

притчи хотя бы в этом только отношении. Эта притча уже является началом

дальнейшего развития в тебе, словно, как сказано в притче о сеятеле (мы сейчас

к ней перейдем), семя упало в почву, какой является весь твой внутренний

опыт— и умственный, и сердечный, и житейский,— и начинает прорастать.

В этом отношении притча очень важна.

Ведь представьте себе, кто окружал Спасителя Христа. Вокруг Него всегда была

несметная толпа народа— очень пестрая, разнообразная. Были там люди, уже

в значительной мере созревшие к пониманию того, что Христос говорил: у них и

внутренний опыт, и умственное уразумение своего опыта и жизни были глубоки.

Были люди, в которых уже созрел вопрос, он был ясен их уму, сердце рвалось, но

еще не находило себе ответа, в притче они могли найти этот ответ. Эти люди уже

созрели к тому, чтобы услышать притчу и уразуметь ее. Были другие люди, у

которых только-только пробивалось осознание какого-нибудь вопроса или

какое-нибудь внутреннее переживание их тревожило. Они как бы чуяли, что им надо

понять нечто, и не могли уловить, что именно (мы все это состояние знаем). А

Христос скажет притчу— и вдруг в этой притче они узнают и свой вопрос, и

свое недоумение, и свое искание и, может быть, находят полный или частичный

ответ на то, что у них постепенно складывалось, но еще не созрело. А иные люди

вокруг Христа ничего подобного не переживали и поэтому, когда доходило дело до

притчи или даже до прямого ответа Христа на тот или другой поставленный Ему

вопрос, они, верно, пожимали плечами: что за странный вопрос и что за нелепый,

непонятный ответ? Эти люди слышали, но до них не доходило, видели— и все

равно не уразумевали. Это бывает с нами постоянно. Мы слышим чьи-нибудь слова,

но мы так заняты собственными мыслями или переживаниями, что никаким образом не

можем уловить того, что человек нам говорит. Или мы видим что-то, видим

совершенно ясно, но не хотим видеть, наше зрение как бы затуманено. И,