Metropolitan Anthony of Sourozh. Transaction

чтобы они отдохнули телом, душой, чтобы они ожили к новой, иной жизни.

Верно, так и случилось с теми, кого слуги хозяина привели к его вратам: их

приняли другие слуги— ангелы Божии, омыли их, одели, с честью, жалостью,

лаской ввели туда, где был приготовлен пир. И все с радостью, с благодарностью,

с трепетным сердцем, в изумлении принимали эти заботы, эту неожиданную,

незаслуженную ласку. А один, видно, кого тоже хотели омыть, одеть, отмахнулся

от этой ласки и заботы и ответил: мне сказали, что здесь кормят, я есть хочу!

Остальное мне не нужно: годами не мылся, всегда в лохмотьях ходил,— дайте

мне попировать один раз в моей жизни! И вошел он как был, но хозяин велел его

прогнать,— не потому, что тот был в лохмотьях, а потому, что ему до

любви, до жалости, до милосердия хозяина не было никакого дела. Хозяин был ему

не нужен, ему нужен был накрытый стол.

И вот вопрос ставится перед нами очень круто: мы постоянно прибегаем к Богу—

но в каком духе? Мы тоже нищие, мы тоже слепые, хромые, мы тоже износились и

одеждой, и душой. И нас зовет Господь: придите ко Мне все труждающиеся и

обремененные, и Я успокою вас (Мф11:28). И мы приходим— но как?

Не приходим ли мы часто, как этот человек в лохмотьях пришел и пробился к

столу, потому что ему нужен пир, а не хозяин, нужна еда и питье, а не то

Царство Любви, которое представляет собой этот Божественный пир? Не подходим ли

мы слишком часто и к молитве, и к причастию именно так, ожидая себе от Бога

пищи и питья: пусть Он дает, дает, дает… А что мы сами сделали для того, чтобы

сметь войти в Его хоромы, чтобы сметь быть там? Из притчи видно: от нас не

требуется, чтобы мы были чем-нибудь богаты; в Ветхом Завете есть место, где

говорит Господь: Чадо, дай Мне твое сердце (Притч23:26)— все

остальное уже Мое. Да, все Его, но сердце человека, его любовь, его

благодарность, его благоговение во власти самого человека, и никто, даже Бог,

не в силах заставить человека любить, благоговеть, быть благодарным. Потому что

любовь и все, что из нее рождается,— это предельная свобода.