Отца, так как Он, Христос,— наш Брат и даже больше чем Брат, ибо Он стал

с нами одним. Благодаря этому мы и вступаем в отношения с Отцом.

Сейчас это означает для нас еще и надежду, наше эсхатологическое ожидание

исполнения времен. Но фактически мы действуем и думаем в трагической ситуации,

в которой мысли и понятия основываются на образах, возникающих в эмпирическом

опыте человека. В этих пределах мы можем что-то понимать об Отце посредством

нашего человеческого знания: в нем и через него мы можем что-то предугадать,

однако полностью постичь это мы еще не в силах, так как время для нас еще не

пришло.

В нашем сегодняшнем мире речь об отце идет с двух точек зрения: во-первых, в

связи с безотцовщиной в семьях, где отцов или уже нет, или никогда не было.

Там, где такая ситуация образовалась из-за войны, она— часть мировой

трагедии. Но гораздо трагичнее, если отец побыл недолго, только чтобы стать

отцом, но не остался, чтобы отцом быть. В мире много детей, у которых

нет отца в том смысле, что у них нет отношений с отцом, а есть отец только в

том смысле, что кто-то стал причиной их существования. Но отец не остался

присутствовать в их жизни, потому что в настоящее время отцы не берут на себя

ответственности или даже ее вовсе не чувствуют.

Во-вторых, проблема отца возникает в напряженности между властью (potestas)

и авторитетом (auctoritas). Potestas означает, что некто обладает властью,

auctoritas— что его слово и само его существо обладает силой убеждения, а

это не одно и то же.

Особенность нашей современной молодежной проблемы состоит не в том, что наша

молодежь— иная в сравнении с молодежью прошлого, но в том, что многих в

молодежной среде больше не интересует старшее поколение. И это нельзя считать

исключительно виной младшего или старшего поколения. Вся система, в которой мы

живем, стала другой, нежели была в прошлом. Было время, когда дети, молодое

поколение, жили вместе со старшими. Все можно было узнать о жизни из опыта