право сказать от собственного имени, просто повторяя его слова, потому что есть

вещи, которые невозможно сказать, не пережив их очень глубоко и порой трагично,

душераздирающе.

Разве мы можем просто сказать, не задумываясь: Остави нам долги наша,

якоже и мы оставляем должником нашим (Мф6:12)? Разве мы можем это

сказать, не поставив перед собой вопрос о том, как мы относимся к нашим

должникам? Оглянись, посмотри, кто вокруг тебя: родные, близкие, дальние,

случайные, постоянные. Как ты к ним относишься? Нет ли среди твоих поступков, в

тебе чего-то, что не дает тебе права сказать: Прости, как я прощаю?

Можно так повернуть вопрос: я говорю «Прости меня, Господи!» А может ли Бог

меня простить, если другой человек меня не прощает, если он, она меня не может

простить? Есть рассказ в еврейской традиции, как один из пророков начал

молиться Богу и увидел, что его молитва сначала стала подниматься ввысь, а

потом, словно сильным ветром, была прибита к земле и стала просто, как туман,

ползти по ней. Он спросил: «Господи, в чем дело? Неужели Ты не можешь принять

моей молитвы?» И Господь ему ответил: «Ты оскорбил старую вдовицу, и она

взмолилась ко Мне, чтобы Я тебя наказал за это. И ее молитва сильнее твоей

молитвы, потому что ее молитва исходит из трагедии, реальной трагедии ее

жизни». Мы можем и так поставить перед собой вопрос: я говорю «Оставь мне

мои грехи, как я оставляю». А я— оставляю? Если бы речь шла о том,

чтобы оставить какие-нибудь громадные провинности, простить человека за то, что

он делал что-то ужасное, в каком-то смысле было бы проще, потому что было бы

ясно, что он наделал. Но речь идет о том, что мы делаем постоянно не

то и вызываем боль в другом человеке и что эту боль надо утолить, надо

исцелить, нельзя просто к ней отнестись: мол, ну забудь, чего плачешь!

В молитвах святых есть много такого, чего от себя не скажешь. И когда читаешь

эти молитвы, надо иметь честность начать с того, чтобы прочесть себе вслух то,

что в них сказано, и поставить вопрос: могу ли я это Богу поднести как