Иеремию. У него есть целый ряд молитв, которые наполнены такой теплотой, такой

интимностью (напр., Иер20:7—18; 32:17—25). Он не говорит с Богом как с

Существом далеким, а как с самым близким, дорогим, с кем можно поделиться всем,

что есть на душе.

Но мы не можем, когда молимся, взять молитвы, написанные целым рядом святых,

притом читая их в переводе, от которого часто если не меняется, то тускнеет их

смысл, и произносить их совершенно естественно, как крик собственной души. С

другой стороны, когда мы участвуем в богослужении, мы находимся перед лицом

молитв, которые вся Вселенская Православная Церковь признала как собственный

голос или в которых выражается голос Божий, прозвучавший в душах целых

поколений людей. И вот когда мы молимся, будь то в частной или общественной

молитве, словами святых, мы можем— приведу сравнение— к ним

подходить так же, как к стихам великих русских или иностранных поэтов. То, что

они пишут, глубже, просторнее, трагичнее или светлее того, что мы сумели бы

сами сказать, потому что мы не способны в себе найти это и выразить.

Когда речь идет о богослужении, то не только слова святых, но и весь

контекст действия, который мы видим, показывает, как разверзается перед нашими

глазами Божественное промышление. Есть моменты, когда молится Церковь, то есть

мы все, есть моменты, когда дьякон произносит молитвы от нашего имени, но так,

как мы, может, сами не смогли бы их произнести, не посмели бы, не сумели бы.

Есть моменты, когда богослужение передается от священника в руки Самого

Господа. Есть момент в Литургии, когда священник читает тайную молитву

несколько ранее освящения Святых Даров, где говорится: Ты, Господи, и

Приносящий, и Приносимый, и Приемлющий, и Раздающий эти Святые Дары265. Это момент, когда мы знаем: то,

что совершается, совершает не священник, не епископ, даже не вся Церковь в

совокупности, а Сам Христос и Дух Святой. Как говорится в молитве перед

освящением Святых Даров, освяти нас и Святые Дары сии266: это молитва, обращенная к Святому

Духу. Мы можем только безмолвствовать, потому что нам говорить нечего в тот