встрече, но она существует. Если вы прочтете Ветхий Завет, вы увидите, что

некоторые лица в Ветхом Завете нам являют именно такую славу (напр.,

1Цар18—23). По этой же линии можно вспомнить Руфь, как она говорит

Ноемини, матери своего умершего мужа, что ее не оставит: народ твой будет

моим народом, и твой Бог— моим Богом (Руфь1:16). Можно привести

и другие примеры.

Но мы видим подобные рассказы и в язычестве. В Древней Греции был рассказ о

Филемоне и Бавкиде287. Они

нам описываются после долгой жизни в браке как очень-очень ветхие люди, которые

сияют любовью, но любовью без страсти, любовью, которая не ищет своего,

любовью, которая себя отдает и другого принимает без остатка, любовью, для

которой другой человек есть сияние жизни и радость.

Кто-то из древних писателей говорил, что любовь как будто очень хрупкая

вещь. Есть другие силы на свете, которые кажутся мощными; любовь мощной назвать

нельзя. Но (говорит он) любовь подобна волоску, который при всей своей

хрупкости и слабости может соединить несколько цветков так, чтобы они не

распадались друг от друга. Вот что может сделать любовь самая простая, самая

незатейливая, самая человеческая, при условии, что она является именно любовью,

а не страстью, не желанием обладать. И даже в условиях падшего мира многие

примеры из Ветхого Завета или из языческой жизни показывают, что есть измерение

в любви, которое освящает и очищает. Это бывает и в наше время. Бывает, что

человек может посмотреть на другого, может общаться с другим человеком, без

того чтобы были затронуты какие бы то ни было нечистые струны в нем.

Вместе с этим после падения любовь, которая была вначале ликованием, стала

предметом подвига. И это мы видим в Послании апостола Павла, где он говорит о

браке (Еф5:22—33). Он сравнивает сродство, которое получается между мужем

и женой, с соотношением Христа и Церкви. Что же мы знаем об этом? Мы знаем, что

Бог во Христе стал человеком ради того, чтобы всю Свою жизнь отдать миру,