Печорах. Я как-то пришел вечером. Храм не закрывался— красть было нечего.

Церковь была подвальная, затем была лесенка, каменный коридор и две или три

кельи. В одной из них жил Владыка Вениамин, в другой отец Афанасий, мой

духовный отец. Я вошел в этот коридор и вижу: Владыка Вениамин лежит на

каменном полу, завернувшись в черную монашескую мантию. Увидев меня, он встал.

Я говорю: «Владыка, что вы здесь делаете?» —«Да знаешь, я здесь ночую».

—«А разве комнаты у вас нет?» —«Да, есть комната, но ты

представляешь, как замечательно— у меня там четверо нищих спят: один на

кровати, другой на матрасе, третий на ковре, а еще один на подушках. Я им

оставил эту комнату— им так трудно днем живется. Как же лишить их ночи?»

Другой приход был французский, три священника-француза, которые стали

православными. Они ели только тогда, когда кто-нибудь их приглашал,

иначе— денег не было и есть им было нечего. И во времена Владыки

Вениамина в коридор выставлялась коробка, куда мы, прихожане, клали то, что

могли сберечь от нашего обеда, от нашей еды, иначе на покупку еды денег не

было. Здесь видно, сколько сострадания и любви люди были способны проявить.

Тогда страдание было такое явное! А порой нечем было помочь, и прибегали

неожиданно к смелым средствам. Я вспоминаю, как отец Афанасий шел по улице.

Подошел нищий, а у него денег никаких не было. Отец Афанасий остановил

прохожего-француза, сказал, указывая на нищего: «Пять франков: голодный!» И тот

от изумления дал пять франков.

Когда общины были маленькие, когда голод был острый, когда жить было негде,

когда было одиноко, когда каждый был свой, тогда можно было сказать: да,

они любят друг друга, причем не сентиментальной, а глубокой, жертвенной

любовью. Это не значит, что все люди были легкими друг для друга. Ведь люди

прошли через ужас первой войны и революции, внутреннее напряжение было порой очень

острое, было потеряно все: не только Родина, но семья, родные, самые близкие. И

конечно, порой люди бывали резкие, но за этой резкостью крылось что-то другое: