Теперь я все понял, я прозрел, я бы сделал все, что надо,— и я

обнаруживаю, что слишком поздно: поздно любить, поздно понимать, поздно

действовать»46. В этом и

будет трагедия ада, но этого мы не знаем в жизни, в жизни не бывает «слишком

поздно». Пока мы живы телом, пока есть дыхание жизни в нас, пока смерть не

пожала нас— есть и будущее: один жест, одна мысль могут изменить и

преобразить жизнь. Мне вспоминается случай из жизни Cur d’Ars47: к нему однажды пришла женщина в

отчаянии, так как ее муж покончил с собой, бросившись в реку. Он попросил

подождать, пока он помолится, затем подозвал ее и сказал: «Утешься, между

мостом и водой он пожалел о своем поступке». Порой достаточно «мгновения ока»:

один вздох может все изменить.

Если смерть— единственная подлинная мера жизни, то есть нечто

благое для человека, почему Библия говорит, что она— проклятие, следствие

греха? Разве Адам и Ева не изначально должны были умереть?

Я не сказал так прямо, что смерть— единственная и подлинная мера

жизни, так же как не утверждал, что она— благо для человека. Я попытался

сказать— но, может быть, не сумел сделать это ясно,— что вырасти в

полную меру жизни можно, только если мы готовы встретить смерть, свободно

посмотреть ей в лицо, противостоять ей со всем мужеством, всей верой, всей

надеждой. «Благо»— не в смертности, не в самой смерти, когда она

настигает нас; положительный момент, как уже было сказано,— в том, что

единственная возможность вырасти в меру жизни— это неколебимо стать перед

лицом смерти, быть готовым к ней— без страха и без самоутверждения. «Быть

готовым» не означает какое-то особенное состояние; это означает, что все в

жизни— каждое слово, каждое движение, все самое малое— должно быть

так совершенно, что, если смерть застанет в этот миг, можно было бы сказать:

это последнее действие было самым прекрасным, что сумел сделать этот человек…

Только зная, что смерть может нас остановить, может оборвать жизнь, мы можем