отчаянии, так как ее муж покончил с собой, бросившись в реку. Он попросил

подождать, пока он помолится, затем подозвал ее и сказал: «Утешься, между

мостом и водой он пожалел о своем поступке». Порой достаточно «мгновения ока»:

один вздох может все изменить.

Если смерть— единственная подлинная мера жизни, то есть нечто

благое для человека, почему Библия говорит, что она— проклятие, следствие

греха? Разве Адам и Ева не изначально должны были умереть?

Я не сказал так прямо, что смерть— единственная и подлинная мера

жизни, так же как не утверждал, что она— благо для человека. Я попытался

сказать— но, может быть, не сумел сделать это ясно,— что вырасти в

полную меру жизни можно, только если мы готовы встретить смерть, свободно

посмотреть ей в лицо, противостоять ей со всем мужеством, всей верой, всей

надеждой. «Благо»— не в смертности, не в самой смерти, когда она

настигает нас; положительный момент, как уже было сказано,— в том, что

единственная возможность вырасти в меру жизни— это неколебимо стать перед

лицом смерти, быть готовым к ней— без страха и без самоутверждения. «Быть

готовым» не означает какое-то особенное состояние; это означает, что все в

жизни— каждое слово, каждое движение, все самое малое— должно быть

так совершенно, что, если смерть застанет в этот миг, можно было бы сказать:

это последнее действие было самым прекрасным, что сумел сделать этот человек…

Только зная, что смерть может нас остановить, может оборвать жизнь, мы можем

постараться сделать из ничтожного поступка, из слова, как будто совсем мелкого,

нечто прекрасное, совершенное. Если бы мы жили все время, стараясь, чтобы

каждый миг был прекрасен и полон, вся наша жизнь в целом была бы прекрасна и

полна. В этом смысле смерть— благо, смерть напоминала бы нам, что надо

жить со всем напором, надо спешить жить. Нам некогда писать черновик жизни:

времени хватит лишь на то, чтобы жить с полнотой, напряженно, жить всем своим

существом, творя и созидая совершенство, красоту. Смерть— да, следствие