Я не сказал так прямо, что смерть— единственная и подлинная мера

жизни, так же как не утверждал, что она— благо для человека. Я попытался

сказать— но, может быть, не сумел сделать это ясно,— что вырасти в

полную меру жизни можно, только если мы готовы встретить смерть, свободно

посмотреть ей в лицо, противостоять ей со всем мужеством, всей верой, всей

надеждой. «Благо»— не в смертности, не в самой смерти, когда она

настигает нас; положительный момент, как уже было сказано,— в том, что

единственная возможность вырасти в меру жизни— это неколебимо стать перед

лицом смерти, быть готовым к ней— без страха и без самоутверждения. «Быть

готовым» не означает какое-то особенное состояние; это означает, что все в

жизни— каждое слово, каждое движение, все самое малое— должно быть

так совершенно, что, если смерть застанет в этот миг, можно было бы сказать:

это последнее действие было самым прекрасным, что сумел сделать этот человек…

Только зная, что смерть может нас остановить, может оборвать жизнь, мы можем

постараться сделать из ничтожного поступка, из слова, как будто совсем мелкого,

нечто прекрасное, совершенное. Если бы мы жили все время, стараясь, чтобы

каждый миг был прекрасен и полон, вся наша жизнь в целом была бы прекрасна и

полна. В этом смысле смерть— благо, смерть напоминала бы нам, что надо

жить со всем напором, надо спешить жить. Нам некогда писать черновик жизни:

времени хватит лишь на то, чтобы жить с полнотой, напряженно, жить всем своим

существом, творя и созидая совершенство, красоту. Смерть— да, следствие

греха, следствие падения, следствие нашей потери Бога, она знак и печать

катастрофы, признак нашей отделенности от Бога.

Что в таком случае изменила смерть Христа?

Да, мы все умираем, но отныне смерть для христианина означает успение, означает—

упокоиться в Боге, родиться в вечность. Это не гибель, не конец пути, после

которого «ничего нет»— только тление тела, распад всего нашего существа.

«Умереть» означает войти в вечную жизнь, где лицом к лицу живой душой мы