встанем перед лицом Живого Бога. Больше того: этот переход в вечность,

предстояние лицом к лицу, даже оно— только ожидание, с надеждой, в уверенности

веры, Воскресения. В Символе веры мы провозглашаем свою веру не в бессмертие

души, а в воскресение мертвых. Мы несомненно верим в это воскресение, мы чаем

его. Можно бы сказать, что мы— единственные на свете материалисты,

потому что мы верим в материю, в ее способность возродиться к вечной жизни в

Боге.

Как знать, что надо совершить, как знать, что мы это совершили и теперь

можем умереть?

Ваше «можем умереть» дает мне лазейку, иначе у меня не было бы ответа на

этот вопрос. Чтобы умереть, вовсе не нужно знать, что надо совершить или что

уже совершено. Мы не выбираем смерть— она приходит к нам, дается,

мы не выбираем ни сроки, ни то, как именно мы вступим в ее тайну. Можно

сказать, что наш путь никогда не бывает завершен. Завершение означало бы, что

мы достигли такой совершенной, всецелой любви, что она охватывает всех, что нет

ни одного человека, кого мы не полюбили полностью, до предела, что во всех

случаях наша любовь достигла своей полноты. Так вот, можно заранее сказать (об

этом пишет и святой Иоанн Златоуст), что мы всегда должники в любви, в

милосердии. Так что нечего задаваться вопросом: совершил ли я? Мы можем заранее

ответить: нет! Или вопросом: что мне остается совершить? Можно сразу

ответить: все! Тем не менее приходит момент, когда Бог в Своей

премудрости, по Своей воле, вступает и пожинает нас. Достаточно знать, что наше

дело— постоянно возрастать к полноте любви, учиться любить всем умом,

всей чуткостью— творчески, как только мы способны,— любить

деятельно, любить не только тех, к кому наше сердце обращено естественно, но и

других, любить не «вообще» людей, а каждого лично, потому что каждый—

единствен и заслуживает, чтобы его любили лично. Это мы можем помнить,

вот— наша роль, наше призвание. А Бог заберет нас, когда Сам определит.