премудрости, по Своей воле, вступает и пожинает нас. Достаточно знать, что наше

дело— постоянно возрастать к полноте любви, учиться любить всем умом,

всей чуткостью— творчески, как только мы способны,— любить

деятельно, любить не только тех, к кому наше сердце обращено естественно, но и

других, любить не «вообще» людей, а каждого лично, потому что каждый—

единствен и заслуживает, чтобы его любили лично. Это мы можем помнить,

вот— наша роль, наше призвание. А Бог заберет нас, когда Сам определит.

Вы говорите, что Христос Сам пожелал умереть нашей смертью. Если так,

откуда Его молитва: «Мимонеси эту чашу»?

Христос— совершенный человек и совершенный Бог. Его воля находится в

гармонии, в единстве с волей Отца, но тем не менее в Своем человечестве Он ощущает

мучительную тоску и ужас смерти, как любой из нас. Я бы сказал больше: Христос,

бессмертный и в Своем человечестве,— единственный, Кто мог ощутить всю

чудовищность, ужас, невозможность смерти. Христос, бессмертный в Своем единстве

с Отцом, соглашается стать смертным и предает Себя смерти по солидарности с

нами. Он, измерив до глубин ужас смерти, как человек, в Своем подлинном

совершенном человечестве обращается к Отцу и умоляет: Мимонеси от Мене чашу,

затем добавляет: Да будет воля Твоя (Мф26:39—44). В этом

принятии Божественной воли человечество Христа проявляет свое совершенство,

свою совершенную гармонию с Живым Богом.

Не можете ли сказать несколько слов о самоубийстве? Как можно переносить,

вернее, любить жизнь? Разве смерть— не самое желанное, что может

произойти?

Христианское отношение к самоубийству, радикальное отвержение самоубийства

как попытки вырваться из жизни, которую мы находим невыносимо тяжелой,

основывается, думаю, на чувстве, что покончить с собой означает отрицать

возможность иного будущего, отвергать надежду. И я не говорю о какой-то далекой

надежде, а о конкретной надежде в настоящем. Самоубийство означает также