Metropolitan Anthony of Sourozh. Transaction
нездоровая черта у человека, который так сиял светом? Как смерть может стать
другом, сестрой, почему она должна стать близкой?
Я не думаю, что здесь— «нездоровое отношение». Святой Серафим
Саровский смотрел в лицо смерти в надежде воскресения. Это—
напоминание, что, засыпая, мы вступаем в опыт смерти. По сути, у нас огромный
опыт смерти. Ведь подумайте: мы засыпаем каждый вечер и погружаемся в полную
бессознательность, из которой воскресаем утром. Это нас не пугает. То же самое
с верующим, который усыпает в вечность. Есть молитва в этом направлении в
англиканском молитвослове и в наших вечерних молитвах: Неужели мне одр сей
гроб будет?— молитва Иоанна Дамаскина. И не сна следует страшиться,
потому что он похож на смерть,— а смерть должна для нас стать родной и
привычной, как сон, потому что мы так хорошо ее знаем через наш опыт засыпания,
ухода как бы в небытие сна. Так что Серафим Саровский— пример того, кто
каждый вечер погружается в сон, от которого, может быть, восстанет пред лице
Божие, а может, вернется к земной обыденности. Это— не нездорово, не
мрачно, это— просто, радостно, привычно; конечно, это напоминание—
но с надеждой на вечную жизнь.
Да, подвижник призван постоянно смотреть в лицо смерти, и причины этому я
уже изложил и возвращаться к ним не буду: смерть— дверь, открывающаяся в
вечность, смерть— высвобождение из порочного круга жизни в падшем мире,
откуда нет пути к Богу; смерть позволяет вырасти в полную меру человека, то
есть в меру Бога.
Смерть— подруга, сестра? Это— поэтические выражения, а я не
поэт. Франциск Ассизский называл смерть сестрой48.
Быть может, позволительно сказать (но боюсь, это неудачная шутка), что,
поскольку мы полны жизни, постольку и смерть становится близкой, дружеской,
становится не врагом, а именно как вторая сестра, в свое время возьмет нас
нежно в свои руки и унесет в Царство Божие.
Как стать живым, «ожить из мертвых», когда нет хороших корней, когда
знаешь только человеческую злобу? Как найти любовь Божию, когда не знал
материнской любви и место матери занимала личность скорее отрицательная?
Я хотел бы сказать две вещи. Первая (повторюсь): подобная ситуация—
как раз предмет коллективной ответственности. Да, возможно, отца, матери
недоставало, и те, кто был призван их заменить лаской и любовью, возможно, были
жестоки и не способны давать. Но куда смотрели окружающие? Что делали