Metropolitan Anthony of Sourozh. Transaction

нездоровая черта у человека, который так сиял светом? Как смерть может стать

другом, сестрой, почему она должна стать близкой?

Я не думаю, что здесь— «нездоровое отношение». Святой Серафим

Саровский смотрел в лицо смерти в надежде воскресения. Это—

напоминание, что, засыпая, мы вступаем в опыт смерти. По сути, у нас огромный

опыт смерти. Ведь подумайте: мы засыпаем каждый вечер и погружаемся в полную

бессознательность, из которой воскресаем утром. Это нас не пугает. То же самое

с верующим, который усыпает в вечность. Есть молитва в этом направлении в

англиканском молитвослове и в наших вечерних молитвах: Неужели мне одр сей

гроб будет?— молитва Иоанна Дамаскина. И не сна следует страшиться,

потому что он похож на смерть,— а смерть должна для нас стать родной и

привычной, как сон, потому что мы так хорошо ее знаем через наш опыт засыпания,

ухода как бы в небытие сна. Так что Серафим Саровский— пример того, кто

каждый вечер погружается в сон, от которого, может быть, восстанет пред лице

Божие, а может, вернется к земной обыденности. Это— не нездорово, не

мрачно, это— просто, радостно, привычно; конечно, это напоминание—

но с надеждой на вечную жизнь.

Да, подвижник призван постоянно смотреть в лицо смерти, и причины этому я

уже изложил и возвращаться к ним не буду: смерть— дверь, открывающаяся в

вечность, смерть— высвобождение из порочного круга жизни в падшем мире,

откуда нет пути к Богу; смерть позволяет вырасти в полную меру человека, то

есть в меру Бога.

Смерть— подруга, сестра? Это— поэтические выражения, а я не

поэт. Франциск Ассизский называл смерть сестрой48.

Быть может, позволительно сказать (но боюсь, это неудачная шутка), что,

поскольку мы полны жизни, постольку и смерть становится близкой, дружеской,

становится не врагом, а именно как вторая сестра, в свое время возьмет нас

нежно в свои руки и унесет в Царство Божие.

Как стать живым, «ожить из мертвых», когда нет хороших корней, когда

знаешь только человеческую злобу? Как найти любовь Божию, когда не знал

материнской любви и место матери занимала личность скорее отрицательная?

Я хотел бы сказать две вещи. Первая (повторюсь): подобная ситуация—

как раз предмет коллективной ответственности. Да, возможно, отца, матери

недоставало, и те, кто был призван их заменить лаской и любовью, возможно, были

жестоки и не способны давать. Но куда смотрели окружающие? Что делали