ума, и сердца, и всего— прислушивается: к голосу своей совести, к слову

евангельскому, к таинственному голосу Святого Духа, Который воздыханиями

неизреченными говорит в нем или минутами с ясностью учит его говорить

небесному Отцу Авва, Отче (Рим8:15, 26).

А дальше идут прошения. Отче наш, Иже еси на небесех— на этом и

останавливаться не стоит в том смысле, что ясно: мы не говорим, что Бог живет

где-то над тучей или в пространственном положении; небо— это то место,

где Бог есть, так же как древний шеол, древний ад, каким он был

до сошествия туда Самого Христа, был местом всеконечного, безнадежного

разлучения от Бога. Значит, мы говорим опять-таки о том, откуда пришел Христос,

куда Он вернулся вознесением и где мы потенциально находимся. Вы ведь наверно

помните то место у апостола Павла, где он говорит, что наша жизнь сокрыта со

Христом в Боге (Кол3:3). Он— Всечеловек; каждый из нас, все мы

вместе в Нем как бы уже находимся как возможность или, вернее, как постоянное

врастание в эту тайну, поэтому мы можем смотреть на престол Божий и видеть на

нем подлинно, истинно Человека. Об этом Иоанн Златоуст говорит: если вы хотите

знать, что такое человек, не смотрите в сторону царских престолов или палат

вельмож: поднимите глаза к престолу Божию и увидите одесную Бога и Отца—

Человека в полном смысле. Но когда мы Его видим, мы видим то, чем мы призваны

быть. И мы не имеем ни права, ни возможности на себя смотреть иначе: это наше

призвание, это воля Божия о нас. Бог в нас настолько верит, что Он нам дает

такое призвание.

Я помню одного «культурного» человека, который очень простому священнику

объяснял, что он, конечно, не может верить, потому что чего только не изучал: и

богословие, и философию, и историю изучал… Священник был простенький, бывший

деревенский священник, попавший за границу. Он на него посмотрел и говорит: «А

разве важно, что ты в Бога не веришь? Какой Ему вред от этого? А вот

замечательно то, что Бог в тебя верит». Вот наше положение: Бог в нас верит, и,