или о религиозной интоксикации, когда Бог и религия— только поводы

замкнуться на себе, питаться только собой, заниматься «самоедством», все это

глубоко разнится от мистического опыта в том виде, каким мы его видим у

подлинных мистиков.

Насколько можно ждать от человека, что он изменится, если по-настоящему

воспримет христианство? Что в его характере, природных свойствах может

переделаться и что останется навсегда?

Я думаю, что человек может стать лучше, но каждый по-разному. Кажется,

Амвросий Оптинский говорил, что суровый человек и святым будет суровым, а

мягкий человек будет мягким святым. Но суровость без любви— одно, а

суровость с любовью— другое, то есть суровость при глубокой любви может

превратиться в очень большую строгость к себе, в стройность жизни или хотя бы

перестанет быть мучением для других. Судя по тому, что мне приходилось читать,

я не думаю, что человек просто делается иным в том смысле, что его природные

свойства или дарования меняются на обратные, но все же они меняются. Скажем,

мягкость может быть слабостью или состраданием, сочувствием, лаской; и

вот— слабость должна уйти, а ласка, сострадание должны ее заменить. Наши

свойства сами по себе большей частью нейтральны и поляризуются в зависимости от

того, в какую сторону мы смотрим, каков наш идеал, какова наша направленность.

Может ли пастырь предъявлять требования (и какие именно) слегка

ненормальному человеку?

Есть категория людей, которые достаточно нормальны, чтобы вести

приблизительно нормальную жизнь, но не вполне нормальны в обычном смысле слова.

Я думаю, что, говоря схематично, можно разделить эти состояния на два типа. Те,

в которых есть наигранность, ложь, неправда, являются определенной помехой.

Другие являются, так сказать, «структурным» недостатком: глупый человек, или

нечуткий, или человек с изъяном, у которого чего-то не хватает— как на

инструменте может быть три струны вместо пяти, но эти три есть и не испорчены