Metropolitan Anthony of Sourozh. Transaction

точке пространства и времени, которую называю будущим, той минуты, которую я

претерпеваю сейчас, уже не будет. Так зачем же мне проживать совокупность

вспоминаемого прошедшего и воображаемого будущего, собранного в напряженный и

невыносимый настоящий момент?

И кроме того, большую роль в терпении страдания играет осмысленность. А

смысл может быть очень разного уровня: например, у нас хватает выносливости,

когда мы действительно стремимся к чему-то, когда что-то важно для нас. Тогда

мы все забываем и делаем то, что для нас важнее, чем наша боль, наш комфорт,

даже покой. И мы ведь постоянно что-то терпим, всякие мелкие неудобства, когда

действительно стремимся достичь чего-то. Я не говорю о великих примерах, о

стоиках, но все, что в духовной жизни мы называем аскетизмом, означает

«тренировка»— и очевидно, что тренировка предполагает, что я буду

принуждать себя изо всех сил, до предела своих возможностей отказаться от

одного и делать другое. Бегун должен отложить временную лень, преодолеть

усталость и прийти к каким-то результатам, в противном случае, если он не

делает это настойчиво, он никогда не разовьет свое дыхание и мускулы. Это

относится ко всем формам жизни. Мы постоянно, даже не сознавая того, находимся

в состоянии аскетической тренировки. Эта ситуация становится проблемой, когда к

ней примешивается нравственное или физическое страдание, и тогда нам приходится

оценить некоторые моменты. Готов ли я сразу сдаться, что бы ни встретилось на

моем пути? Готов ли я к поражению? Неужели мне недостает чувства собственного

достоинства, чтобы противостать?

Я не хочу сказать, что можно построить настоящую внутреннюю жизнь, прочную и

полноценную, на гордости, но на чувстве собственного достоинства— да,

можно. И порой даже предполагаемое страдание может быть побеждено этим чувством

достоинства. Помню, во время освобождения Парижа мне предстояло пересечь

совершенно пустой мост. Вся беда была в том, что на другом его конце стоял

пулемет,— собственно, поэтому-то мост был безлюдный. Но идти надо было. И