ценность, которою Он ценит нас,— это вся жизнь и вся смерть Единородного

Сына Божия. Вот что мы значим для Него.

И когда мы говорим о Божественном сострадании, у нас есть мера этому

состраданию. Это не душевные страдания, которые мы испытываем, а нечто больше.

Мы ведь не умираем от этого страдания— Он умер. И солидарность,

которая есть между Им и нами, не просто солидарность из чувства симпатии, она

идет гораздо дальше. Он стал человеком и принял все ограничения нашей природы.

Больше того: Он стал человеком и согласился войти в единственную трагедию

человечества, потерю Бога. Мы потеряли Бога и потому умираем, что в нас нет

вечной жизни; и весь наш мир мы чудовищно извратили, потому что у нас нет ключа

к гармонии. И в словах Христа: Боже Мой, Боже Мой! зачем Ты Меня оставил? (Мк15:34)—

мы должны видеть их подлинный смысл. Это момент, когда Он согласился настолько

полно отождествиться с нами, что опытно пережил полное, убийственное, мертвящее

безбожие и умер— потому что разделил с нами нашу обезбоженность,

отсутствие Бога.

Если это так, то мы можем понять, что Его страдания на кресте, Его смерть не

могут быть измерены болью, которую Он испытал, и тем, что Он умер. Мера Его

страданий— в том, что Он не мог пройти через гефсиманские муки, через

ужас Страстной недели, иначе как облекшись в нашу обезбоженность, отождествив

Себя с нами в нашей оставленности. Вот мера Божией солидарности, и это, я

думаю, должно показать нам: что бы мы ни претерпевали, Его страдания больше

наших— Он страдает в нас, из-за нас и с нами. А раз так, то мы можем

вытерпеть гораздо больше, чем обычно терпим.

Так что будем просто смотреть в лицо жизни со всем мужеством и всей

решимостью, на которые мы способны, больше, чем мы способны, со всей

возможной нам открытостью. Будем принимать мелкие и большие страдания до

предела своих сил, чтобы отучиться от рабского страха перед тревогой и болью,

который разрушает нас. Воспримем из душевной и физической боли, из причастности