ему рассказываю для его пользы. И, делясь с человеком тем, что я сам пережил, я

ему давал возможность и пережить нечто, чего он не переживал раньше, и понять

что-то, и почувствовать, что он может об этих вещах говорить. Очень часто

человек тяжело больной или знающий, что над ним смерть висит, боялся об этом

говорить, словно опасаясь, что навлечет на себя смерть, если начнет о ней

говорить вслух.

Помню, я навещал очень испуганного человека, который противился всякой

попытке установить простое, прямое общение. Тогда я прибегнул к такому

приему— я сказал: «Как замечательно, что вам не грозит смерть или

серьезное заболевание». И по ходу разговора стал рассказывать о том, как умирала

моя мать. У женщины, с которой я сидел, был рак, как и у моей матери. Мы долго

говорили обо всем, что составляло наши с матерью переживания, и в конце концов

эта женщина спросила: «Как вы думаете, я сумела бы встретить смерть так же, как

ваша мать?» И тут мы смогли заговорить о ней самой, а не о моей матери.

Очень важный момент: надо ли предупреждать больного о грядущей смерти?

Во-первых, надо, чтобы сказал очень близкий человек, а не просто сестра

милосердия, доктор или кто попало— по должности. И, во-вторых, надо,

чтобы тот, кто это скажет, не уходил сразу. Легче всего сказать и бежать. А

человек, которому нанесли этот страшный удар— потому что редко кто ждет

смерти, как ее ждал апостол Павел, ждут святые,— остается лицом к лицу со

смертным приговором, а сестра милосердия будет подольше возиться с чаем, чтобы

вернуться только тогда, когда будет немножко легче. Вот этого никогда никто не

смей делать! В таких случаях надо, как я сказал, сесть и побыть с человеком, и

только тогда уйти, когда что-то развязалось внутренне. Когда скорбь стала

общая, когда любовь победила, когда надежда на какой-то срок времени в

руках,— тогда можно уйти. Но к этому надо возвращаться.

Так что один человек другому может помочь. Конечно, так не всегда

бывает. Во-первых, надо уметь сказать, во-вторых, надо уметь побыть, в-третьих,