Metropolitan Anthony of Sourozh. Transaction

Очень важный момент: надо ли предупреждать больного о грядущей смерти?

Во-первых, надо, чтобы сказал очень близкий человек, а не просто сестра

милосердия, доктор или кто попало— по должности. И, во-вторых, надо,

чтобы тот, кто это скажет, не уходил сразу. Легче всего сказать и бежать. А

человек, которому нанесли этот страшный удар— потому что редко кто ждет

смерти, как ее ждал апостол Павел, ждут святые,— остается лицом к лицу со

смертным приговором, а сестра милосердия будет подольше возиться с чаем, чтобы

вернуться только тогда, когда будет немножко легче. Вот этого никогда никто не

смей делать! В таких случаях надо, как я сказал, сесть и побыть с человеком, и

только тогда уйти, когда что-то развязалось внутренне. Когда скорбь стала

общая, когда любовь победила, когда надежда на какой-то срок времени в

руках,— тогда можно уйти. Но к этому надо возвращаться.

Так что один человек другому может помочь. Конечно, так не всегда

бывает. Во-первых, надо уметь сказать, во-вторых, надо уметь побыть, в-третьих,

надо, чтобы человек, кому ты это скажешь, был готов к тому, что ты говоришь. Не

всякому можно бросить в лицо смертный приговор. Иногда, зная это, приходится,

не прибегая ко лжи, постепенно готовить человека к тому, что физическая смерть

придет, но «разве наши отношения могут умереть?»— и только тогда сообщить

больному, что смерть действительно идет, когда он подготовлен.

Часто бывает, что больной давно уже догадался умом или в своем теле знает с

совершенной уверенностью о грядущей смерти, а родные лгут: «Ах, как ты сегодня

хорошо выглядишь!» или: «У тебя голос сейчас совершенно иной!» и так далее. А

выйдут за дверь— и плачут. А больной отлично все это чувствует, потому

что мы совершенно иным голосом говорим правду или лжем сознательно. В такой лжи

есть преувеличение, есть какая-то особенная напряженность радости, и человек

понимает, что все это сплошная ложь.

Поэтому когда человек тебе говорит: «Я чувствую, что умираю», можно ему

ответить: «Знаешь, мы все под Богом ходим. Сейчас— нет, ты не умираешь,