неважно. Я не преувеличиваю, он именно это говорил и имел в виду, он бы

разделал пациента живьем, если бы это можно было сделать без помех, без того,

чтобы операция не стала труднее и неудобнее для него, врача. Я также встретил

во время войны молодого военнопленного хирурга. Он имел доступ к пленным

солдатам и офицерам своей страны. Я предложил ему свои услуги в качестве

анестезиолога. Он пожал плечами и сказал: «Мы имеем дело с солдатами, они

должны быть готовы к страданию». И он оперировал без анестезии всякий раз,

когда это не создавало проблем ему. Я помню одну из его операций. У солдата был

огромный нарыв на ноге, при вскрытии которого врач отказался применить

анестезию. Он оперировал без наркоза, солдат выл и ругался. Когда операция

кончилась, к пациенту вернулось самообладание, и, будучи дисциплинированным и

хорошо вымуштрованным солдатом, он извинился перед лейтенантом за свои

выражения. И, я помню, тот ответил: «Ничего, ваши выражения были соразмерны

вашей боли, я вас извиняю». Но ему и в голову не пришло, что боль была

соразмерна его бесчеловечности и полному отсутствию чувства солидарности.

Я даю вам эти примеры потому, что, хотя такие ситуации встречаются не каждый

день, люди теряют восприимчивость и порой в самой обычной ситуации могут быть

столь холодны, до такой степени лишены человеческого сострадания, чуткости, что

теряют право считаться медиками. Они мясники, техники, но не медики.

Французский писатель Ларошфуко говорит: «У нас у всех достанет сил, чтобы

перенести несчастья ближнего»18.

Именно этого медик не вправе делать, таким он не может быть. В основе отношения

врача к пациенту, к проблеме болезни, ко всей этике и философии медицины лежит

сострадание, чувство солидарности, уважение и благоговение перед человеческой

жизнью, отдача тому единственному человеку, который сейчас перед ним. Без этого

медицинская деятельность может быть чрезвычайно научной, но потеряет самую свою

суть.

Однако сострадание не означает сентиментальность. Те из вас, из нас, у кого