Учение святых отцов исходит из того, что Церковь — врачебница, которая лечит израненного человека. Этот образ используется во многих местах Священного Писания. Вот одно из них — притча о добром самарянине.

Самарянин же некто, проезжая, нашел на него и, увидев его, сжалился и, подойдя, перевязал ему раны, возливая масло и вино;

и, посадив его на своего осла, привез его в гостиницу и позаботился о нем; а на другой день, отъезжая, вынул два динария, дал содержателю гостиницы и сказал ему:

позаботься о нем; и если издержишь что более, я, когда возвращусь, отдам тебе (Лк. 10, 33-35).

Самарянин в этой притче представляет Христа, исцелившего раненого человека и приведшего его в гостиницу, то есть в лечебницу — Церковь. Ясно, что Христос предстает здесь как Целитель, как Врач, Который лечит человеческие немощи, Церковь же есть истинная лечебница.

Характерно, что святитель Иоанн Златоуст, рассматривая эту притчу, обращает внимание на те же истины, которые мы только что подчеркнули. Человек ниспал из небесного жительства, сделавшись жертвой диавольского обмана, и попал к разбойникам, то есть к диаволу и силам, ему подчиненным. Раны, которые он получил, суть различные грехи, как говорит пророк Давид: «Возсмердеша и согниша раны моя от. лица безумия моего» (Пс. 37), ибо «всякий грех производит гниение и рану». Самарянин и есть Сам Христос, Который сошел с Небес, чтобы исцелить раненого человека. Он использовал вино и елей для ран — другими словами, «смешав Дух Святой со Своей Кровью, оживотворил человека» . 3 Он посадил его на Своего осла, то есть воспринял человеческую плоть на плечи Своего Божества и вознес к Отцу на Небеса. Затем добрый Самарянин, Христос, привел человека в большую, чудную и просторную гостиницу — во Вселенскую Церковь. Он вручил его хозяину гостиницы, то есть Апостолу Павлу, «а через Павла — всем епископам, священникам и служителям каждой Церкви», говоря: «Заботься о народе из язычников, который Я передал тебе Церкви. Когда недугуют люди, пораженные грехами, врачуй их, наложив на них пластырь: изречения пророков и евангельское учение, наставления и утешения Ветхого и Нового Завета». Так, согласно святителю Иоанну Златоусту, Павел есть тот, кто утверждает Церкви Божий, «врачуя всех людей духовными наставлениями, предлагая каждому необходимое».

В толковании этой притчи святителем Иоанном Златоустом ясно показано, что Церковь — это лечебница, врачующая людей, пораженных грехом, а епископы и иереи, подобно Апостолу Павлу, суть исцелители народа Божия.

Именно это и есть дело православного богословия. Говоря о православном богословии, мы имеем в виду не просто историю богословия. Последняя, разумеется, составляет часть богословия, но она не имеет абсолютного или исключительного характера. В святоотеческом предании богословы — это боговидцы. Святитель Григорий Палама называет и Варлаама богословом, но при этом подчеркивает, что интеллектуальное богословие, то есть собственное умствование, весьма отличается от опыта боговидения. Богословы, по мысли святителя Григория Паламы, суть боговидцы, те, кто во всем руководствовался установлениями Церкви и достиг совершенной веры, просвещения разума и обожения. Богословие есть плод врачевания человека и путь, ведущий к исцелению и стяжанию богопознания.

Западное же богословие отделилось от восточного православного богословия и, вместо того чтобы быть врачующим, стало по преимуществу рассудочным и чувственным. На Западе развилось схоластическое богословие, противостоящее православному:

западное богословие рационально, оно основано на работе ума, тогда как православное богословие — это богословие исихастов, оно основано на безмолвии4 ума.

Схоластическое богословие пыталось логически) осмыслить Откровение Божие и привести богословие) в соответствие с философией. Для такого подхода характерно изречение Ансельма Кентерберийского: «Верую, чтобы понять». Схоласты вначале признавали Бога, а затем пытались доказать Его существование логическими доводами и рациональными категориями. В Православной Церкви, по выражению святых отцов, вера — это Откровение Бога человеку. Мы принимаем веру от слышания (Рим. 10, 17) не для того, чтобы затем понять ее рационально, но чтобы очистить сердце и достичь веры от созерцания5, чтобы пережить Откровение.

Схоластическое богословие достигло наивысшего расцвета в лице Фомы Аквинского, которого латиняне почитают святым. Он утверждал, что христианские истины делятся на естественные и сверхъестественные. Естественные истины, подобные истине существования Бога, могут быть доказаны философскими методами, тогда как сверхъестественные истины, такие как Троичность Бога, Воплощение Слова, Воскресение тел, не могут быть доказаны философией, равно как и не могут быть опровергнуты. Схоластика тесно соединила богословие с философией, особенно с метафизикой. В результате претерпела изменения вера, а само схоластическое богословие окончательно дискредитировало себя, когда рухнул идол Запада — метафизика. Именно схоластика в значительной мере повинна в той трагической ситуации, которая существует сейчас на Западе в области веры. Святые отцы учат, что нет естественных и метафизических категорий, но говорят о тварном и нетварном. Святые отцы никогда не принимали метафизику Аристотеля. Однако в мои намерения не входит распространяться далее по этому вопросу.

Западные богословы средневековья считали схоластическое богословие дальнейшим развитием богословия святых отцов. Отсюда в Европе берет свое начало учение о том, что схоластическое богословие выше святоотеческого. Следовательно, схоласты, чья деятельность рассудочна, полагают себя выше святых отцов Церкви и человеческое знание, плод рассудка, ставят выше Откровения и духовного опыта.

Именно в этом контексте следует рассматривать и полемику святителя Григория Паламы с Варлаамом. По существу, Варлаам был схоластическим богословом, пытавшимся внедрить схоластическое богословие на Православном Востоке. Он считал, что мы не можем в точности знать, что есть Святой Дух (плод сего — агностицизм); что философы Древней Греции выше пророков и апостолов (поскольку разум выше апостольского созерцания); что свет Преображения есть нечто тварное, исчезающее;