Таким образом, личность в самом своем подлинном и творческом движении стеснена этой неотвратимой и роковой объективацией; неудивительно поэтому утверждение Бердяева, что "быть в мире есть уже падение" (Бердяев это говорит, излагая построения Гейдеггера)[43]. Но эта идея об объективации как сфере, иноприродной в отношении к личности, внутренне связана с персоналистической метафизикой Бердяева[44]. Вообще все это учение об объективации (Бердяев сам говорит о "таинственном процессе объективации")[45] на том ведь только и держится у Бердяева, чтобы отделить личность от мира, освободить ее от мира, до конца вобрать всякое творчество (в том числе и моральное) внутрь человека. Но тогда творчество, которое всегда стремится "овладеть" миром (в той или иной его стороне), теряет свой смысл, раз результаты творчества снова связывают нас с "падшим" миром. Бердяев долго не замечает того, что его персонализм, отчуждая личность от мира, создает не простую трагичность творчества (что, как мы видели, Бердяев отмечал и сам), но и обессмысливает его: если творчество лишь закрепляет нас в "падшем" мире, то не стоит стремиться к творчеству в мире. А есть ли творчество вне мира? Но вот в последней своей книге Бердяев намечает некоторый выход из тупика: он вводит новое понятие "экспрессивности", которая признана

726 XX ВЕК

стать на место "объективации"[46]. "Экспрессивность" вводит нас в творчество, конечно, тоже во внешний мир, но она "сохраняет" всецело то, что было в личности. Однако дальнейшие замечания Бердяева показывают, что, отрекаясь от "падшего" мира, он не смог до конца осмыслить творчество. Бердяев приглашает различать между "воплощением творчества и объективацией"[47] но сам же пишет, что "воплощение может оказаться объективизацией духа", что, очевидно, "творческие воплощения двойственны" и даже оказывается, что "воплощения творческого акта попадают во власть законов объективации мира". Но тогда творчество теряет смысл... Не помогает и утверждение Бердяева, что "всякий творческий моральный акт есть по существу конец этого мира, основанного (!) на поругании добра"[48]. Если, как пишет тут же Бердяев, "всякий творческий акт (моральный, художественный и т.д.) есть акт наступления конца мира, взлет в иной, новый план существования", то ведь все это остается фиктивным, ибо "результаты" творческих актов внедряют нас обратно в мир (падший) и тем его лишь укрепляют...

Такова эволюция моральных идей у Бердяева. Исходное ее ядро есть моральный идеализм, но тогда Бердяев, как мы видели, признавал, что хотя нравственный закон не "от мира", но все же он "для мира". Однако дальше оказалось, что "нужно от мира уйти" и отсюда роковой дуализм в моральных построениях Бердяева. Воспевание "творческой" морали, как мы видели, сначала поставило Бердяева в противоречие с тайной искупления (которое, как мы видели, лишь "задерживает" (!) творчество), а затем апофеоз творчества ведет к безразличию в отношении к реальности. Чистейший романтизм у Бердяева ведет к презрению ко всякой "объективации" и этим создается неизбежно полная безвыходность данного тупика. Бердяев действительно запутался в своих моральных исканиях именно в силу его презрения к реальному миру, который лишь мешает нашему я...

5. Если мы обратимся к изучению религиозных идей Бердяева в их эволюции, мы найдем тот же процесс.

Из автобиографии Бердяева мы узнаем, что он собственно не получил религиозного воспитания в семье[49], а когда началось "духовное пробуждение", то не Библия, по собственному признанию Бердяева, а Шопенгауэр запал ему в душу[50]. В более позднее время, уже когда Бердяев отходил от марксизма, у него произошло настоящее "обращение" к Церкви, но под знаком "нового религи-

727 ЧАСТЬ IV

озного сознания" и "неохристианства"[51]; Бердяев сразу же склонился к отвержению "исторического христианства", ибо пришла "новая всемирно-историческая эпоха". "Историческое" христианство он (вслед за Мережковским) воспринимает, как чисто аскетическое, а для "человека нового религиозного сознания... нужно сочетание язычества и христианства". Новые перспективы, которыми занят Бердяев, очень увлекательны: "пространство и время должны исчезнуть", "будет "земля" преображенная... вневременная и внепространственная"; государство есть "одно из диавольских искушений", "в апокалиптическом христианстве будет вмещено то, что не вмещалось историческим христианством", "человекобожество, богоборчество, демонизм являются божественным началом"[52]. Даже о "религиозном оргиазме" говорит Бердяев[53]. Несколько позже идут уже более скромные и трезвые слова о том, что "новое религиозное сознание" надо мыслить в "неразрывной связи со святыней и священством"; Бердяев уже "не хочет в области священной человеческого самомнения". Бердяев, впрочем, ожидает "глубочайшей революции", верит, что в мир входит новый религиозный принцип, что наступает время "теургического искусства, преображающего бытие"[54]. В интересной книге "Философия свободы" узнаем, что "философия не может обойтись без религии", что она должна быть "органической функцией религиозной жизни" и даже "должна быть церковной". О Церкви Бердяев пишет здесь, что она есть "душа мира", соединившаяся с Логосом. Знание оказывается "формой веры". В духе Баадера, влияние которого здесь очень чувствуется, Бердяев считает, что "законы логики болезнь бытия": индивидуальный разум ниже разума церковного, а "категории, над которыми рефлектирует гносеология, имеют своим источником грех"; "смысл истории в искуплении греха". Даже так далеко идет Бердяев в этой книге (являющейся вершиной его внимания к Церкви), что считает теперь, что "обновление христианства" состоит не в синтезе с язычеством, а наоборот - в освобождении христианства от языческого быта"[55].

Но вот мы вступаем в период, когда писалась книга "Смысл творчества" (1915), уже проникнутая "почти манихейским дуализмом", по собственному признанию Бердяева[56], это начало влияния Беме, острое чувство зла в мире, акцент на "теургии": "не только человек нуждается в Боге, но и Бог нуждается в человеке". "Человек должен из состояния религиозно-пассивного и рецептивного

728 XX ВЕК

перейти в состояние религиозно-активное и творческое" это есть "новое, небывалое еще религиозное сознание". "Бог ждет от человека откровения творчества"... и цель жизни "не спасение, а творческое восхождение".

Все эти мотивы достигают своего высшего выражения в главной книге Бердяева (по вопросам религии) "Философия свободного духа". Бердяев не хочет быть богословом, он позволяет себе остаться философом и тогда, когда фактически трактует богословские темы. Неудивительно, что здесь он часто впадает не в "ереси" (диалектика которых все же имеет богословский смысл), а позволяет себе "вольности", которые являются часто перескакиванием из одного плана в другой. Таковы "мнения" Бердяева о Св. Троице и других богословских вопросах.1. В книге "Философия свободного духа" тоже гораздо больше чистой метафизики, чем того "христианства свободы", о котором Бердяев хотел бы говорить в противовес "христианству авторитета"[57] или в противовес "своеобразному христианскому позитивизму"[58] ("христианство свободы, думает Бердяев, как духовное, мистическое более истинное и подлинно реальное, чем понимание душевное, символи-зованное в плане природно-историческом"[59]).

Акцент здесь надо ставить на последнем: "Реальность совершающегося в истории, в пространстве и времени, есть реальность символическая"[60]. Все природное бытие символично, но не в смысле простого феноменализма (что Бердяев называет "идеалистическим символизмом")[61], а в смысле "символического отражения" первореальности. "Вся плоть мира есть символ мира", и потому и Боговоплощение и все события в жизни Спасителя (рождение, смерть, воскресение) есть лишь символ, хотя "и центральный и абсолютный"(?)[62]. "Мы живем во вторичном, отраженном мире"[63].

Как и Соловьев, Бердяев (по-своему, впрочем, интерпретирующий метафизику Соловьева) учит, что "Бог возжелал другого и ответной любви, в силу чего и сотворил мир" но миротворение совершилось лишь "в духовном плане"[64], наш же природный мир "есть уже результат грехопадения) (почему и "грехопадение не могло совершиться в природном мире", т.е. оно было до его возникновения (как у Беме)[65]. Отсюда вытекает, по Бердяеву, что "в природном мире, замкнутом в себе (т.е. если природа не рас-