Теперь понятно и такое утверждение Ленина: "Негативность является внутренней пульсацией самодвижения и жизненности"[46]. Но если переход от материи к движению (!) надо мыслить "диалектически", то, значит, движение противоположно материи? Между тем понятия движения и материи друг от друга неотрываемы, что признает и Ленин[47], т.е. тут нет и перехода. Но то же надо сказать и о "переходе материи к сознанию": здесь тоже имеет место "самодвижение материи"[48]. Хотя здесь, по принципам диалектики, должен быть признан "скачок", но на самом деле, вместо "скачка", утверждается "превращение" энергии внешнего раздражения в факт сознания"[49]. "Материалистическое устранение дуализма духа и тела, поучает нас Ленин[50], состоит в том, что дух не существует независимо от тела, что дух есть вторичное, функция мозга". Впрочем, для Ленина метафизический материализм (как и для Плеханова) недостаточен, он должен быть восполнен диалектическим материализмом[51]. В самом деле, вся тайна "превращения" внешней энергии в "факт сознания", будучи уложена в рамки "диалектически" обусловленного "скачка", не может уже тревожить поклонника диалектического материализма.

Все это философски убого; если угодно, все это было бы и смешно, если бы не было столь трагично. Конечно, основное ударение и у Ленина лежит на историософии (впрочем просто повторяющей схемы Маркса), а не на философских предпосылках ее "самих по себе": "сами по себе" они не нужны и не интересны для Ленина. Что же касается историософии у Ленина, то оригинальность его не идет дальше настойчивого акцента на теории "скачков" "прямого революционного действия". Это и есть то, что мы охаракте-

707 ЧАСТЬ IV

ризовали, как "нео-марксизм", и чтобы понять внутреннее место неомарксизма в эволюции марксизма, в диалектике его разложения, достаточно взять превосходную и по документальности и по философской четкости книгу П. Н. Новгородцева "Об общественном идеале". Нам входить в эти темы здесь незачем.

8. Пока Ленин был свободным мыслителем (т.е. в "подполье"), внутренняя несвобода его мысли оставалась характерной чертой его личного творчества, равно как и его последователей. Но с конца 1917 г. Ленин становится диктатором всей России; установленный им "советский строй", по внешности носящий форму демократии, постепенно превращается в систему жесточайшей тирании, не только подавляющей всякую личную инициативу, но требующей беспрекословного следования за обязательным мировоззрением "диалектического материализма". Свобода мысли кое-где сохраняется первое время, пока не окреп режим, а затем начинается период "чисток", который не допускает никаких "уклонов" даже у вернейших деятелей нового строя. Последние представители свободной мысли либо изгнаны из Советской России, либо должны следовать установленным свыше принципам, либо просто замолчать. Следить за этой системой удушения свободной мысли нам незачем, мы остановимся только на общей характеристике так наз. "советской философии"[52].

Если о философских упражнениях Ленина мы должны сказать, что это чистая схоластика (в дурном смысле слова), подгоняющая построения под принятое за основу учение Маркса, то какими же словами охарактеризовать философские творения, издаваемые различными авторами в Сов. России? Малейшее уклонение от свыше определенной "генеральной линии" превращается в государственное преступление, "разоблачениями", прямыми обвинениями в "отходе от марксизма", в измене "ленинской постановке проблем" заполнены статьи и книги. Особенно достается тем, у кого находят слабейшие намеки на "идеализм", который объявляется "врагом марксизма". Упоминание самое скромное о Плеханове и его "заслугах" в разработке марксизма признается умалением "ленинского переворота в философии"... Тем не менее должно признать, что в "советской философии" развивается дальше основная философская установка неомарксизма, основоположником которого был Ленин.

Прежде всего и это, конечно, не случайно задача философии определяется не "исканием истины", не "исследованием бы-

708 XX ВЕК

тия", философия должна служить "изменению мира", т.е. служить задачам революционной деятельности партии (большевиков). "Мы боремся за то, читаем в самом ярком сборнике статей "За поворот на философском фронте"[53], чтобы философия разрабатывались, как руководство для революционного действия... как теория, служащая задаче обоснования действий пролетариата". Как это ни парадоксально, но официальная доктрина исторического (диалектического) материализма, утверждающая "первореальность" производственных отношений, соединяется с напряженнейшим "выравниванием" на "философском фронте" словно точность в идейной области имеет какое-либо "творческое" значение! Но доктрина сама по себе, а действительные тенденции жизни сами по себе: революционный пыл предполагает и свободу воли (хотя бы и относительную) и творческую мощь мысли; в силу этого в системе исторического материализма мы находим, как правильно указал Бердяев[54], своеобразный индетерминизм. В силу этого же рефлексология, долгое время пользовавшаяся особым покровительством правящей партии, вскоре была обвинена в том, что она "обосновывает" и утверждает пассивное отношение к жизни. Элементы спиритуализма и даже идеализма, изгоняемые на поверхности, вдруг оказываются в самой глубине казенной советской философии, которую тот же Бердяев[55] (очень удачно) охарактеризовал, как "философию социального титанизма", очень близкую к идеологии "фюрерства" в национал-социалистической партии в Германии.

Защитники диалектического материализма не только стоят на страже его чистоты и тщательно изобличают те или иные "уклоны" у отдельных незадачливых писателей, но они стремятся к "проникновению диалектики в науку, что тут же en toutes lettres изъясняется, как "переделка науки"[56]. Поэтому выдвинут тезис о партийности науки[57], что это значит, что теперь хорошо известно по прогремевшему на весь мир делу Лысенко, приведшему к разгрому целого отделения Академии наук за "уклонение" в научных утверждениях от партийной задачи. Это насилие над научными исследованиями есть прямое следствие "партийности философии", типичной уже для Ленина. С другой стороны, здесь явно выступает мотив, нами уже указанный раньше, перенесение категорий, вырабатываемых в исто-риософии, в понимание природы. Еще Ленин (в борьбе с учением Михайловского и других народников) защищал единство космического и исторического бытия, но если обычно это вело к перенесению в историософию категорий, вырабатываемых в естествознании, то здесь имеет место как раз обратный процесс: перенесение историо-софских категорий в понимание природы. Учение о том, что филосо-

709 ЧАСТЬ IV

фия не только объясняет мир, но и изменяет мир, сначала означало акцент на революционном творчестве в историческом бытии, а позже стало относиться и к природе. Это-то и считается "ленинизмом" в философии. "Политизация", "актуализация" философских проблем, превращение философии "в руководство для революционного действия"[58] есть новый этап уже не в одной философии, но и в науке. В филологию, в историю, в математику, тем более в естествознание вносится диалектический материализм, соответствие с которым считается мерилом истинности научных исследований...

Все это извращение коренных основ научного и философского мышления, если кого и смущает среди советских философов, то, конечно, они не смеют высказать это вслух. Все те научные построения, которые не соответствуют "генеральной линии" партии, являются "буржуазными". Время от времени берутся под подозрение те или иные научные построения например механическое истолкование природы. Не будучи вовсе защитником этого научного течения, нельзя все же не стоять за право ученых свободно разрабатывать научные проблемы; провинилось же механическое истолкование природы тем, что оно отвергает принцип "прерывности", "скачков", сводит новые "качества" к изменениям в количестве и т.д.

В одной типически бесцветной, но именно потому и характерной книге "Основные моменты диалектического процесса познания"[59] находим такой пассаж: "Как можно было бы говорить о революционном преображении мира, если стать на точку зрения теорий, отрицающих возможность правильного познания мира?" В этой фразе характерно выступают все основные черты "советской философии": у нее есть один критерий истины это защита "революционного преобразования мира". Она не знает свободного обсуждения вопросов, и вся энергия мысли направлена на то, чтобы избегать всего, что могло бы хоть и в ничтожной степени зародить сомнение в истинности основной "веры". Конечно, потребность свободы нельзя убить, поэтому под покровом обязательных утверждений иногда вдруг почувствуется биение живой мысли, но тут всегда приходится бояться за автора, что его "разоблачат". Тем, кто не решался убить в себе искание правды, остается замолчать... О тех последних немногочисленных представителях свободной мысли в Сов. России, о которых мы знаем, мы упомянем в одной из следующих глав.