Пророк Божий Моисей

Когда мы говорим о ветхозаветном священстве, то его нельзя мыслить без Моисея. Он является основателем ветхозаветной Церкви и ее пастырства. Он — как бы пастыреначальник иерархического ветхозаветного священства. Это положение обязывает нас сказать несколько слов о пророке Божием Моисее, о его исключительной твердости в вере, полной жертвенности и преданности делу своего служения. "...Он, как бы видя Невидимаго, был тверд" (Евр. 11, 27). "Он был тверд" — какое прекрасное выражение, которым слово Божие характеризует всю жизнь Моисея, представляя поразительный контраст со всем тем, что мы видим ныне!

Итак, слабые дети расслабленной эпохи, вот перед вами пример человека Божия, который тверд,— пророка, который был дан человечеству как бы для того, чтобы показать в его делах эту господствующую черту характера и основать здесь, на земле, нечто самое непреклонное и устойчивое, что только видел свет,— Церковь Божию. Законодатели сего века, создатели многих постановлений, более кратковременных, чем листья лесов! Зрите то необыкновенное чудо, единственное пережившее века, по прочности сего творения узнавайте Творца, и если вы не видите здесь Божественной руки, то признавайтесь, что человеческий гений не производил ничего чудеснее! Если бы мы спросили у пророка Моисея, что составляет секрет его силы, то он сказал бы нам, что сила его не является даром природы или результатом развитой воли. Робкий и малоспособный для посягательства на миссию пророка Божия, он отступал перед своей задачей и принял ее дрожа. Его сила явилась ему "не от плоти и крови" — она нисходила по Божественной милости, и он обрел ее верою. "Ибо он, как бы видя Невидимого, был тверд". Практическое, живое толкование этих дивных слов я хочу вам показать на примере земного поприща Моисея. Священное Писание отмечает в его столетней жизни три последовательных и одинаковой продолжительности периода. Дни своей юности Моисей проводит в Египте, при дворе фараона; во время возмужалости, когда его волосы начинают седеть, он блуждает одиноко в необъятной пустыне, предаваясь созерцанию своего высшего назначения; наконец, последние сорок лет своей жизни он борется во главе своего народа, ведя его к обетованной земле. Мы в Древнем Египте, в той эпохе, когда эта страна была колыбелью мировой просвещенности. Именно там в первый раз на нашей земле появились искусства и науки, и Египет предвестил свою великую судьбу. Еще поныне ум останавливается в некотором остолбенении пред чудесными памятниками, построенными народом Египта, и мы спрашиваем себя: с помощью каких тайн, неизвестных нашим инженерам, возвысились его гигантские пирамиды? На современных всемирных выставках можно видеть великих художников, рассматривающих с восхищением изящные драгоценные изделия и украшения двора фараонов. Моисей, молодой израильтянин, был призван, по странному стечению обстоятельств, к самому блестящему будущему, какое когда-либо льстило тщеславию человека. Сын изгнанников, он мог достигнуть всех почестей; свет протягивал ему свою обольстительную чашу: ему стоило лишь наклониться, чтобы пить из нее большими глотками. Если он жаден к наслаждениям, то где он может их найти изысканнее и утонченнее, как не при дворе, где было все для удовлетворения прихотей господ? Если его влечет наука, он лучше всего может проникнуть в ее тайны, собрав вокруг себя всех мудрецов и исследователей природы, теснящихся в школах и таинственных святилищах этой страны, одаренной всеми преимуществами. Если, наконец, его соблазняет власть, если он хочет повелевать толпами, направлять армии, видеть, как его прохождение приветствуется криками восторга, слышать свое имя, возглашаемое тысячами голосов, и при жизни присутствовать при своем обоготворении — ему открыт трон. Моисей виден, как проносились пред ним эти мечты и великолепие. Когда-нибудь, может быть, его сердце и смущалось обольстительными видениями, но его преследуют другие мысли, не давая покоя.

Видимые обольщения богатством, удовольствиями и славой могут его настигнуть, но волны моря не поколеблют скалы. Он тверд, потому что видит Невидимого. Он Его видит, и этого достаточно: это его Бог, Которому он хочет послужить. Моисей хочет, чтобы Божие дело восторжествовало, и так как его народ несет с собою обещание Освободителя, долженствующего прийти, то есть Мессии, Котторый должен основать Царство Божие, то Моисей, как говорит Писание, "...поношение Христово почел большим для себя богатством, нежели Египетские сокровища" (Евр. 11, 26), потому что он служил делу Христа и спасения мира. Юные мои друзья! На жизненном поприще всякого человека есть час, в который совершается самый важный выбор, определяющий направление всей его жизни. Внешние обстоятельства нашей жизни изменяются, и ничто не напоминает теперь о Древнем Египте с его соблазнами и обольщениями; ничто не напоминает также о жестоком рабстве и поношении израильтян. Но вникните глубже, войдите в сущность дела — и вы увидите, что на земле ничто не изменилось. Все тот же выбор между Богом и суетным миром, между материальными благами и преданностью Истине. "Живи для себя,— говорит искуситель,— употребляй на пользу себе самому дары твоего разума; требуй у науки блестящей известности, ищи успеха и влияния; если же подобная будущность тебе покажется слишком отдаленной и для ее достижения требуется слишком много усилий и трудов, склони голову и пей из опьяняющей чаши доступных наслаждений, и требуй от настоящего часа всех его очарований". Этому голосу, вкрадчивому и вероломному, следует большинство. Итак, в мрачные часы, когда воля колеблется под напором вожделений или гордости, единственное, что может вас спасти,— это устремление взора на Того, Который невидим, противопоставление всему, что видимо, что блестит и пленяет,— Правосудия и Истины, которые невидимы. Я знаю, что так поступают нечасто, что свет не подает своего голоса за этот выбор и не дает своего одобрения. В истинной вере, в жизни глубоко христианской всегда найдется для мира повод к удивлению и насмешке; то, что Священное Писание называет поношением Христа, ныне стало действительнее, чем когда-либо. Над вашими упованиями смеются, спрашивая, какому исступлению уступили вы, и называя мечтательностью, может быть, даже фанатизмом, вашу веру в Бога и доверие к Его слову. Моисей был безумцем для людей своего времени, потому что пожертвовал всем, чему свет завидует, ради высшего безумия Царства Божия в неведомом будущем. Блаженны вы, если подобно ему несете поношение за святое дело; блаженны, если вы тверды, видя Невидимого и противопоставляя всем преходящим обольщениям света непреклонную уверенность в том, что вечно! Проходят дни за днями, год за годом, медленно пробегая свой однообразный круг. Каждый вечер солнце склоняется к воспламененному западу, и верующий говорит себе: "Бог будет говорить со мной завтра, Он услышит меня". Каждое утро восток сверкает огнями зари, и Моисей говорит себе: "Мой час близится". Но Предвечный остается молчалив. Приходится ждать еще, ждать постоянно, чувствовать свою душу переживающей ужасные сомнения и спрашивать себя, может быть, как позднее спрашивал себя Илия: "Не покинул ли Бог совсем Своего дела?" или как спрашивал себя Исаия: "Напрасно я трудился, ни за что и вотще истощал силу свою?" Кто из нас не ведал этих долгих губительных опасений? Кого из нас не удивляло часто молчание Божие? Кто из нас, уверовав, не грустил, видя, как мир продолжает свое течение и все, как говорит Писание, остается по-прежнему? (2 Петр. 3, 4). Взгляните на Моисея! Его вера не оскудевает: "...он, как бы видя Невидимаго, был тверд". Годы проходят, его волосы седеют, но он не сомневается в верности Божией и торжестве дела, которому служит далеко в изгнании. Поймите хорошенько, дорогие мои, наше назначение. Следует сказать нашему положительному веку, что только одно невидимое может спасти мир. Наш век тщеславится тем, что верит лишь тому, что можно видеть и осязать. Познавать видимое — вот его мудрость; действовать в видимом — вот его занятие; наслаждаться видимым — вот его счастье; кроме этого, все теряет значение и исчезает в его глазах. Но следует признавать открыто и повторять неустанно, что если и сохранился на нашей бедной земле какой-нибудь вечный принцип — утешение ли, твердая ли надежда,— то этим мы обязаны людям, которые, подобно Моисею, жили верою, а не видимым. Если бы человек, живущий среди мира сего и ожидающий счастья только от мира видимого, получил бы от него отрицание этого счастья, проходил одни испытания и лишения,— это и составило бы конец всему земному. Но мир дает ему кратковременное наслаждение материальными благами и удовольствиями. Для верующего же, и особенно для пастыря, земная жизнь есть школа горького прозрения и непрерывных отказов. Конечно, я не забываю бесконечных вознаграждений, которые Бог примешивает к ним, не забываю и особой победной радости, которая для священника есть высшая награда веры. Но он их получает не на земле, и святой апостол Павел выразил это первым, сказав, что если бы наши христианские надежды существовали только для этой жизни, то мы были бы самыми жалкими из людей. Нет, не здесь, не на земле мы должны уготовлять себе жилище. Обетованная земля — по ту сторону завесы. Туда будем стремиться без устали, одолевая зло добром и пребывая до конца твердыми, видя Невидимого, как Моисей.

Что есть священник?

Пастырь добрый полагает жизнь свою за овец (Ин. 10, 11) Какая громадная общественная величина — хороший священник, такой священник, которым дорожит народ, как он дорожил отцом Иоанном Кронштадтским и тянулся к нему потому, что пастырь сам преследовал своей заботой, своей любовью души людские. "Сердце мое расширилось для вас" — эти великолепные и сильные слова Апостола (См: 2 Кор. 6, 11) приложимы ко всякому настоящему священнику — всякому, который не тщетно носит это имя. Как необъятно назначение — стоять при человеке, при живой душе, в самые важные минуты существования. Человек родился из небытия — и священник погружает его в воду "во имя Отца и Сына и Святаго Духа". Взрослый человек основывает семью с избранной девушкой — и вот опять: "Обручается раб Божий Иоанн рабе Божией Анне во имя Отца и Сына и Святаго Духа". Священник владеет словами, которые он один имеет право произносить и которые обладают великою тайною силою: произнесет их — и совершится за Литургией страшное чудо пресуществления, и в Чаше, куда было влито вино, закипит Христова Кровь; не произнесет — и ничего не совершится. Перед священником раскрыты все страшные тайны дел человеческих. И в исповеди он видит жизнь не такою, какою она кажется даже осведомленным людям, давно уже не строящим себе относительно ее никаких иллюзий, а какая она есть в действительности, в беспощадном и совершенном своем обнажении. Известный петроградский священник, большой работник на ниве народной трезвости, рано умерший отец Александр Васильевич Рождественский рассказывал мне о впечатлении первой принятой им исповеди на первой неделе Великого поста: "В этих коротких признаниях, произносимых отрывистыми фразами, я наслушался таких ужасов о том, что люди делают втайне, что я еле верил этим признаниям. В голове у меня мутилось. Я еле держался на ногах, а когда пришел домой, я бросился, не раздеваясь, на кровать, закрыл глаза, зажал уши руками и долго громко стонал. Вся моя душа болела невыразимо перед этими обнаженными, сочащимися язвами жизни... Господи, до чего проедена насквозь грехом человеческая природа!" И вот, накидывая на голову человека епитрахиль,— над всеми этими ужасами жизни, над людьми, которые тайно кого-нибудь убили, над детьми, живущими по-брачному со своими родителями, над опомнившимися богохульниками, клятвопреступниками, над всеми, грешившими по естеству и против естества,— священник имеет право произнести великие разрешительные слова: "ПРОЩАЮ И РАЗРЕШАЮ". Вы только подумайте: умирает человек, и вторым зрением, которое является у умирающих, уже видит неизбежную и несомненную вечность. Какое томление, какое позднее раскаяние и какой страх! И в эти минуты, когда все вокруг испытывают ужас и смятение, спокоен и уверен один священник, с сипою данных ему таинственных чудотворных слов. Опять звучит над столько раз прощенным и столько раз согрешившим человеком новое "прощаю и разрешаю" — и груз грехов летит бесследно в бездну, исчезает навсегда. И пусть говорят: "Что за лицемеры эти церковные христиане: каются и грешат, грешат и каются...." Да, грешат, потому что они люди, слабые люди, но никогда грехом не насладятся вполне; грешат — и в те же минуты покаянно вопиют к Богу, чувствуя, что созданы для высшего и лучшего, чем грех. И не ставят греха своего в закон. В скорбный час отпевания, пред тем как близкие подойдут ко гробу "воздать последнее целование"

В Москве среди верующих ходит такой рассказ из филаретовых [1] времен. Был в одном приходе, где-то у Девичьего поля, "пьяненький" священник. Человек добрый, сердечный, но очень уж пьяненький, так что прихожане просили Митрополита избавить их от него. Просителями были люди, хорошо известные Митрополиту. Делать было нечего, определение об отстранении священника было составлено и уже положено Митрополитом на стол для подписи. Ночью Митрополиту снился трижды один и тот же странный сон. (Митрополит придавал значение снам, и за несколько времени до его смерти ему снился отец его, произнесший: "Береги девятнадцатое число",— Митрополит и умер девятнадцатого ноября). Он видел себя окруженным множеством несчастных, изнуренных людей, из которых некоторые имели вид кто удавленников, кто утопленников; все эти люди, наступая на него, громко кричали: "Оставь нам священника, он нам нужен!". Рано утром Митрополит послал за тем священником и стал допытываться у него насчет его жизни. Тот сразу покаялся в своей слабости, о своей жизни отозвался, что у него в жизни нет ничего хорошего, и только после долгих уговоров Митрополита открыл ему, что имел обыкновение молиться о всех покойниках, о которых узнает, особенно же о людях, погибших несчастною смертью под рукою убийц, об утонувших и о наложивших на себя руки. Митрополит, большой мистик, заключил из этого рассказа, что священник нужен всем этим людям, и рассказал ему свой сон. Все это произвело на священника такое влияние, что он совершенно расстался с вином и стал примерным батюшкой. Пройдите когда-нибудь в подземный храм-усыпальницу Петербургского Иоанновского монастыря на Карповке, к могиле отца Иоанна Кронштадтского. Нет такой минуты, чтобы вы не нашли там людей, стоящих на коленях пред громадным надгробием белого мрамора и что-то шепчущих. Это все те же люди, которые при его жизни, когда он ездил по Петрограду из дома в дом и по всей России из города в город, бежали к нему, требуя молиться о себе, и он ради них хватался за ризу Христа, Которого воочию пред собою видел, и не выпускал ее из рук, пока не бывал услышан. И идут к нему, теснятся, потому что он был открыт для всех одинаково — и для человека, которого он знал десятки лет, и для того, кто, издалека приехав, подходил к нему на минуту — в первый и последний раз в своей жизни. Да, такой священник, до которого всякому есть дело и которому до всех есть дело, такой священник есть большой, громадный человек, и его приход разрастается из одной церкви во весь город и из этого города порою во много разных городов и во всю страну. Мне пришлось на днях слышать восторженный рассказ одного серьезного и авторитетного человека, крупного общественного деятеля, вместе с тем человека глубоко верующего, любящего Церковь. "Если бы вы знали,— сказал он,— какое необычное впечатление произвел на меня в Н. (и он назвал большой русский порт) тамошний портовый священник... Бы знаете, что я ездил туда на освящение новых кораблей, молебен служил портовый священник отец Иона". "Постойте,— прервал я рассказчика,— я о нем уже давно слыхал: он возится с подонками общества, ходит по ночлежкам. Мне уже лет десять назад люди из этого города говорили о нем как об очень замечательном священнике". "А если бы вы знали, как он служит!.. Кто из нас не отстаивал молебен в глубочайшем равнодушии, еле крестясь? Священники говорят слова, которых и не чувствуют, которые их и не интересуют, и мы поэтому тоже ничего не чувствуем. Надо вам сказать, что этого священника я заметил в первый раз, когда присутствовал в Н. на панихиде по одному из наших капитанов. Голос у него небольшой, но выразительный, а задушевность службы прямо поразительная. Так и чувствуешь, что этот человек видит Живого Бога, пред Ним предстоит. Во время нашего молебна у меня на глазах были слезы, и слезы были на глазах некоторых моих соседей, среди которых были и католики, и лютеране. Вы знаете, что он делает? Когда подымается на море буря, он зовет причетника, чтобы открыть церковь, и молится на коленях Богу о плавающих на море". "В нашем обществе,— вставил я,— при дальних и опасных рейсах по очень неспокойным морям почти не бывает несчастий; может быть, ради его молитв? Может быть, когда буря начинается ночью, он даже ночью встает и идет в Церковь, и на коленях промолится иногда целую ночь... Есть очень сильные по выразительности картины французских художников из жизни нормандских рыбаков. На берегу, о который яростно бьют волны, рыбачки молятся пред статуей Мадонны о спасении дорогих людей. А тут картина еще более захватывающая: яростные морские волны, на берегу — одинокая портовая церковь, в темноте — священник, вопиющий к Богу об избавлении от гибели незнакомых ему, плывущих в эти часы по бурному морю людей". "Вы понимаете,— продолжал мой собеседник,— его жизнь, его взгляды отражаются в его внешности, интонации голоса. И как он на все смотрит просто! Когда я узнал об этих его ночных молитвах, я высказал ему мое радостное изумление. И мне показалось, что ему было бы приятнее, если бы никто о них ничего не знал. И с какой скромностью ответил он мне: "Ведь это моя паства, как же мне не молиться за них!". А его воздействие на чернь порта, на это бесшабашное пьянствующее и драчливое население! Вы знаете, какое громадное значение для человека имеет то, чтобы у него была хоть одна какая-нибудь святыня за душой — что-нибудь светлое, во что он верит, чему поклоняется. Вот для них такой святыней является отец Иона. У них лица расцветают, когда они произносят его имя. И это потому, что среди всех людей, которые смотрят на них, как на диких зверей,— он один верит в искру Божию, теплящуюся под внешним и внутренним безобразием, и эту искру в них чтит. И они это чувствуют. Нет... Вы не можете себе представить, до какой степени я счастлив, что узнал о таком человеке. А какие удивительные дела совершаются по его молитвам!" Возможно ли в наши дни быть подобным священником? Да, возможно, и даже нужно, разве теперь меньше потребности в молитвенниках? Наоборот. Истомившийся народ ищет их. Но чем ярче горит в темноте ночи светильник, тем больше летят на него насекомые: для сердечного пастыря, жалеющего народ, умножаются опасности и скорби до предела. "Ты что, братец, не служишь?" — спрашивает священника его друг по семинарии. "Да вот, видишь,— отвечает печально батюшка,— не возлюбил настоятель, говорит: "Ты уж очень горячо взялся, отдохни немного..."". А как украшается жизнь такими священниками! Как поучительно для других горение их душ, их настроенность! Золото очищается в огне, пастырский крест светлеет, сияет в трудностях. А с какой благодарностью и восторгом будет вспоминать их имена история! И как печется о них Господь! Молодая девушка горит желанием подвига. "Замуж? Да что вы! Если уж так судил Бог, то только за священника",— и она готова быть там, где труднее путь, тяжелее долг, благороднее цель. Да, нужны теперь добрые священники, очень нужны, и они есть; нужны и верные им спутницы, и их немало у Матери Церкви Православной. Что есть священник? — Великий труженик, подвижник. А добрый, сердечный священник — отец всех (1 Кор. 4, 15). Живая личность как абсолютная ценность — таковой она может считаться только при наличии веры и бессмертия. Священник-отец стоит за эту живую личность, он ее спасает, и в этом его счастье вечное. Аминь. Свт. Филарет (Дроздов) (1782–1867), митрополит Московский и Коломенский (Ред.). ^

Часть II. 1955-1960 гг.

Пастырь добрый полагает жизнь свою за овец (Ин. 10, 11) Какая громадная общественная величина — хороший священник, такой священник, которым дорожит народ, как он дорожил отцом Иоанном Кронштадтским и тянулся к нему потому, что пастырь сам преследовал своей заботой, своей любовью души людские. "Сердце мое расширилось для вас" — эти великолепные и сильные слова Апостола (См: 2 Кор. 6, 11) приложимы ко всякому настоящему священнику — всякому, который не тщетно носит это имя. Как необъятно назначение — стоять при человеке, при живой душе, в самые важные минуты существования. Человек родился из небытия — и священник погружает его в воду "во имя Отца и Сына и Святаго Духа". Взрослый человек основывает семью с избранной девушкой — и вот опять: "Обручается раб Божий Иоанн рабе Божией Анне во имя Отца и Сына и Святаго Духа". Священник владеет словами, которые он один имеет право произносить и которые обладают великою тайною силою: произнесет их — и совершится за Литургией страшное чудо пресуществления, и в Чаше, куда было влито вино, закипит Христова Кровь; не произнесет — и ничего не совершится. Перед священником раскрыты все страшные тайны дел человеческих. И в исповеди он видит жизнь не такою, какою она кажется даже осведомленным людям, давно уже не строящим себе относительно ее никаких иллюзий, а какая она есть в действительности, в беспощадном и совершенном своем обнажении. Известный петроградский священник, большой работник на ниве народной трезвости, рано умерший отец Александр Васильевич Рождественский рассказывал мне о впечатлении первой принятой им исповеди на первой неделе Великого поста: "В этих коротких признаниях, произносимых отрывистыми фразами, я наслушался таких ужасов о том, что люди делают втайне, что я еле верил этим признаниям. В голове у меня мутилось. Я еле держался на ногах, а когда пришел домой, я бросился, не раздеваясь, на кровать, закрыл глаза, зажал уши руками и долго громко стонал. Вся моя душа болела невыразимо перед этими обнаженными, сочащимися язвами жизни... Господи, до чего проедена насквозь грехом человеческая природа!" И вот, накидывая на голову человека епитрахиль,— над всеми этими ужасами жизни, над людьми, которые тайно кого-нибудь убили, над детьми, живущими по-брачному со своими родителями, над опомнившимися богохульниками, клятвопреступниками, над всеми, грешившими по естеству и против естества,— священник имеет право произнести великие разрешительные слова: "ПРОЩАЮ И РАЗРЕШАЮ". Вы только подумайте: умирает человек, и вторым зрением, которое является у умирающих, уже видит неизбежную и несомненную вечность. Какое томление, какое позднее раскаяние и какой страх! И в эти минуты, когда все вокруг испытывают ужас и смятение, спокоен и уверен один священник, с сипою данных ему таинственных чудотворных слов. Опять звучит над столько раз прощенным и столько раз согрешившим человеком новое "прощаю и разрешаю" — и груз грехов летит бесследно в бездну, исчезает навсегда. И пусть говорят: "Что за лицемеры эти церковные христиане: каются и грешат, грешат и каются...." Да, грешат, потому что они люди, слабые люди, но никогда грехом не насладятся вполне; грешат — и в те же минуты покаянно вопиют к Богу, чувствуя, что созданы для высшего и лучшего, чем грех. И не ставят греха своего в закон. В скорбный час отпевания, пред тем как близкие подойдут ко гробу "воздать последнее целование"

В Москве среди верующих ходит такой рассказ из филаретовых [1] времен. Был в одном приходе, где-то у Девичьего поля, "пьяненький" священник. Человек добрый, сердечный, но очень уж пьяненький, так что прихожане просили Митрополита избавить их от него. Просителями были люди, хорошо известные Митрополиту. Делать было нечего, определение об отстранении священника было составлено и уже положено Митрополитом на стол для подписи. Ночью Митрополиту снился трижды один и тот же странный сон. (Митрополит придавал значение снам, и за несколько времени до его смерти ему снился отец его, произнесший: "Береги девятнадцатое число",— Митрополит и умер девятнадцатого ноября). Он видел себя окруженным множеством несчастных, изнуренных людей, из которых некоторые имели вид кто удавленников, кто утопленников; все эти люди, наступая на него, громко кричали: "Оставь нам священника, он нам нужен!". Рано утром Митрополит послал за тем священником и стал допытываться у него насчет его жизни. Тот сразу покаялся в своей слабости, о своей жизни отозвался, что у него в жизни нет ничего хорошего, и только после долгих уговоров Митрополита открыл ему, что имел обыкновение молиться о всех покойниках, о которых узнает, особенно же о людях, погибших несчастною смертью под рукою убийц, об утонувших и о наложивших на себя руки. Митрополит, большой мистик, заключил из этого рассказа, что священник нужен всем этим людям, и рассказал ему свой сон. Все это произвело на священника такое влияние, что он совершенно расстался с вином и стал примерным батюшкой. Пройдите когда-нибудь в подземный храм-усыпальницу Петербургского Иоанновского монастыря на Карповке, к могиле отца Иоанна Кронштадтского. Нет такой минуты, чтобы вы не нашли там людей, стоящих на коленях пред громадным надгробием белого мрамора и что-то шепчущих. Это все те же люди, которые при его жизни, когда он ездил по Петрограду из дома в дом и по всей России из города в город, бежали к нему, требуя молиться о себе, и он ради них хватался за ризу Христа, Которого воочию пред собою видел, и не выпускал ее из рук, пока не бывал услышан. И идут к нему, теснятся, потому что он был открыт для всех одинаково — и для человека, которого он знал десятки лет, и для того, кто, издалека приехав, подходил к нему на минуту — в первый и последний раз в своей жизни. Да, такой священник, до которого всякому есть дело и которому до всех есть дело, такой священник есть большой, громадный человек, и его приход разрастается из одной церкви во весь город и из этого города порою во много разных городов и во всю страну. Мне пришлось на днях слышать восторженный рассказ одного серьезного и авторитетного человека, крупного общественного деятеля, вместе с тем человека глубоко верующего, любящего Церковь. "Если бы вы знали,— сказал он,— какое необычное впечатление произвел на меня в Н. (и он назвал большой русский порт) тамошний портовый священник... Бы знаете, что я ездил туда на освящение новых кораблей, молебен служил портовый священник отец Иона". "Постойте,— прервал я рассказчика,— я о нем уже давно слыхал: он возится с подонками общества, ходит по ночлежкам. Мне уже лет десять назад люди из этого города говорили о нем как об очень замечательном священнике". "А если бы вы знали, как он служит!.. Кто из нас не отстаивал молебен в глубочайшем равнодушии, еле крестясь? Священники говорят слова, которых и не чувствуют, которые их и не интересуют, и мы поэтому тоже ничего не чувствуем. Надо вам сказать, что этого священника я заметил в первый раз, когда присутствовал в Н. на панихиде по одному из наших капитанов. Голос у него небольшой, но выразительный, а задушевность службы прямо поразительная. Так и чувствуешь, что этот человек видит Живого Бога, пред Ним предстоит. Во время нашего молебна у меня на глазах были слезы, и слезы были на глазах некоторых моих соседей, среди которых были и католики, и лютеране. Вы знаете, что он делает? Когда подымается на море буря, он зовет причетника, чтобы открыть церковь, и молится на коленях Богу о плавающих на море". "В нашем обществе,— вставил я,— при дальних и опасных рейсах по очень неспокойным морям почти не бывает несчастий; может быть, ради его молитв? Может быть, когда буря начинается ночью, он даже ночью встает и идет в Церковь, и на коленях промолится иногда целую ночь... Есть очень сильные по выразительности картины французских художников из жизни нормандских рыбаков. На берегу, о который яростно бьют волны, рыбачки молятся пред статуей Мадонны о спасении дорогих людей. А тут картина еще более захватывающая: яростные морские волны, на берегу — одинокая портовая церковь, в темноте — священник, вопиющий к Богу об избавлении от гибели незнакомых ему, плывущих в эти часы по бурному морю людей". "Вы понимаете,— продолжал мой собеседник,— его жизнь, его взгляды отражаются в его внешности, интонации голоса. И как он на все смотрит просто! Когда я узнал об этих его ночных молитвах, я высказал ему мое радостное изумление. И мне показалось, что ему было бы приятнее, если бы никто о них ничего не знал. И с какой скромностью ответил он мне: "Ведь это моя паства, как же мне не молиться за них!". А его воздействие на чернь порта, на это бесшабашное пьянствующее и драчливое население! Вы знаете, какое громадное значение для человека имеет то, чтобы у него была хоть одна какая-нибудь святыня за душой — что-нибудь светлое, во что он верит, чему поклоняется. Вот для них такой святыней является отец Иона. У них лица расцветают, когда они произносят его имя. И это потому, что среди всех людей, которые смотрят на них, как на диких зверей,— он один верит в искру Божию, теплящуюся под внешним и внутренним безобразием, и эту искру в них чтит. И они это чувствуют. Нет... Вы не можете себе представить, до какой степени я счастлив, что узнал о таком человеке. А какие удивительные дела совершаются по его молитвам!" Возможно ли в наши дни быть подобным священником? Да, возможно, и даже нужно, разве теперь меньше потребности в молитвенниках? Наоборот. Истомившийся народ ищет их. Но чем ярче горит в темноте ночи светильник, тем больше летят на него насекомые: для сердечного пастыря, жалеющего народ, умножаются опасности и скорби до предела. "Ты что, братец, не служишь?" — спрашивает священника его друг по семинарии. "Да вот, видишь,— отвечает печально батюшка,— не возлюбил настоятель, говорит: "Ты уж очень горячо взялся, отдохни немного..."". А как украшается жизнь такими священниками! Как поучительно для других горение их душ, их настроенность! Золото очищается в огне, пастырский крест светлеет, сияет в трудностях. А с какой благодарностью и восторгом будет вспоминать их имена история! И как печется о них Господь! Молодая девушка горит желанием подвига. "Замуж? Да что вы! Если уж так судил Бог, то только за священника",— и она готова быть там, где труднее путь, тяжелее долг, благороднее цель. Да, нужны теперь добрые священники, очень нужны, и они есть; нужны и верные им спутницы, и их немало у Матери Церкви Православной. Что есть священник? — Великий труженик, подвижник. А добрый, сердечный священник — отец всех (1 Кор. 4, 15). Живая личность как абсолютная ценность — таковой она может считаться только при наличии веры и бессмертия. Священник-отец стоит за эту живую личность, он ее спасает, и в этом его счастье вечное. Аминь. Свт. Филарет (Дроздов) (1782–1867), митрополит Московский и Коломенский (Ред.). ^

Предисловие

"Поминайте наставники ваша, иже глагопаша вам слово Божие, ихже взирающе на скончание жительства, подражайте вере их" (Евр. 13, 7). Это вторая часть моих Воспоминаний. Она охватывает период с 1955 по 1960 гг., когда Лавра Преподобного Сергия уже начала свое возрождение. Хотя еще не залечились раны разрухи, но жизнь святой обители потекла уже своим нормальным порядком. И вот в этот период, как после какой-то бури, наблюдается в Лавре большая смертность ее насельников. В нашей памяти сохранились образы четырнадцати человек, в эти годы ушедших в горний мир из мира дольнего. Все они были людьми огромного труда, великого подвига и всецелой жертвенности. Это были представители народа русского, пришедшие в монастырь, чтобы молиться денно и нощно о своих собратиях и о своей дорогой Родине. Вот о них-то мы и расскажем во второй части нашего труда все, что сохранилось в памяти.

Свеча негасимая. Архимандрит Филадельф (Филадельф Петрович Мишин) (1876–1959)

Боготечная пресветлая звезда явился еси, преподобие отче Сергие, небо церковное украшаяй... (Акафист Преподобному Сергию) Земная жизнь человека есть великий дар Божий. И многие этот дар Божий совсем не ценят! Даже есть такие неблагодарные души, которые тяготятся жизнью, считают ее каким-то бременем неудобоносимым. Конечно, земная жизнь наша есть не что иное, как сплошной подвиг. Она есть, по Апостолу, странничество. "Странники мы пред Тобою и пришельцы" (1 Пар. 29, 15). А разве странничество легко? Разве оно не связано с постоянными усилиями, трудностями, опасностями? Когда же люди своим вторым зрением — духовными очами веры — смотрят в даль будущей жизни, которая непременно откроется после смерти, смотрят так уверенно, твердо и убежденно,— тогда настоящая земная жизнь приобретает в действительности совсем ничтожный, временный характер. И только миролюбцы, отчаянно хватающиеся за эту временную жизнь, не видя будущей, могут подчинять свои интересы исключительно узким земным планам. Как все-таки прекрасно жить, терпеть, страдать и даже умирать, имея твердое упование на будущее свое личное загробное существование! Тогда и кругозор раздвигается широко-широко, и интерес к жизни увеличивается, и главное — достоинство человека как вечно живой личности возрастает до неизмеримых высот. Да, действительно, жизнь человека есть великий дар Божий. И как этот дар надо ценить! Надо им дорожить и благодарить непрестанно Господа, давшего нам эту временную жизнь, а за ней и жизнь вечную, бесконечную. Особенно светло и ярко проводят жизнь свою люди, которые сдружились с любовью, то есть кто приобрел святую любовь к Господу и всем людям. Это бесконечно счастливые души. Это избранники Божии, вместившие в свое сердце любовь — Божественную стихию, дивную красоту, украшение ангелов. В наше время, скудное верою и благочестием, к сожалению, можно наблюдать очень печальное явление. Всюду в жизни мы видим оскудение любви. Это большое несчастье. Это страшное состояние наших дней. Жизнь без любви — жизнь без Солнца. И надо с уверенностью сказать, что такое явление в современной жизни нашей не случайно. Священное Писание ясно говорит о наших временах: "И по причине умножения беззакония, во многих охладеет любовь..." (Мф. 24, 12). Поэтому наблюдаются всюду распри, раздоры, разногласия, ссоры, поэтому гремят в мире войны. В сердце человека, в семье, в обществе, даже в Церкви Божией нет настоящего твердого мира. Нет любви — того жизненного тепла, без которого все увядает, остывает, леденеет до ужаса. "Огонь пришел Я низвесть на землю,— говорит наш Господь и Спаситель,— и как жепап бы, чтобы он уже возгорелся" (Лк. 12, 49). Огонь — это и есть Любовь Божественная, которая все согревает, все оживляет, всему дает настоящую полную жизнь! О эта Любовь, эта святая небесная жемчужина! Святые отцы наши богоносные не находили слов, чтобы восхвалить тебя по достоинству. Каким именем назвать тебя? Как изобразить твою красоту, как описать твое вечное тихое сияние, Любовь, Святая Любовь?! Сижу и плачу оттого, что не имею этого святого сокровища, не обладаю этим божественным неоценимым даром. Только по временам, как малая вспышка огонька, появляется она в сердце. И тогда готов обнять весь мир, всех людей, всех врагов, обласкать лучами любви все живое: малую букашечку, цветочек, листочек, обойти и не смять былинку, травинку. Как страшно жить без любви! Как жутко... Мать колет свего ребенка иголками в головку, чтобы только он не жил. А что он сделал, милая крошка, в чем его вина? За что его так мучить, убивать? Другая мать бросает своего младенца темной ночью в глубокую реку, а мальчишки вытягивают его удочками на берег... Там непутная дочь, чтобы избавиться от своей старушки-матери, вливает ей, сонной, в открытый рот кипяток из чайника... Здесь пьяный сын вместе с товарищами после гулянки рубит топором своего старика-отца... Там ожесточенный бандит-муж, закрыв изнутри двери дома, сжигает паяльной лампой мученицу — законную жену, мать двоих малюток... А здесь жена, сговорившись со своей родной сестрой, ночью убивает обухом топора спящего мужа... Молодая девушка в расцвете сил бросается в глубокую реку, гибнет... Молодой человек, так рано потеряв смысл жизни, вонзает в сердце свое острый нож... Боже Ты мой, да разве можно описать все ужасы, которые неизменно бывают там, где нет любви, где она потеряна, где она грубо и жестоко попрана?! Там, где нет любви,— самоуничтожение, смерть. С какими слезами умиления, благодарения, нежной признательности мы должны вспоминать о нашем Господе Иисусе Христе — Источнике любви и радости! Ведь Он принес нам с высокого неба огонь любви, Он согрел холодную землю нашу теплом Божественной Любви. Он и теперь зажигает наши холодные сердца Своей Любовью. Он открыл нам через Своего апостола любви святого Иоанна Богослова, что Бог есть Любовь. И кто живет в любви, тот живет в Боге, и Бог в нем (1 Ин. 4, 16). Как хочется пожелать моему дорогому читателю, чтобы любовь святая жила в его сердце, чтобы любовь святая согревала его жизнь, чтобы любовь святая озаряла его дни сиянием своих лучей, чтобы любовь святая, как на крыльях могучего орла, вознесла его выше всего земного, выше всего тленного, вознесла до самого высокого неба, где все живет любовью, все движется ею и ею наслаждается вечно! Как хочется пожелать этого великого счастья моему милому, дорогому читателю!