Обязанности человека - категория культуры, вещь внутренняя; они могут быть реально осуществлены только изнутри человека. В этом смысле истинные обязанности человека есть категория религиозная, духовная, и сформулированы они в заповедях - как необходимые условия сохранности в человеке образа и подобия Бога. Никакие "права человека" немыслимы там, где не исполняются обязанности человека как духовного существа: любые усилия тщетны, любые законы бессильны.

* * *

"Пушкин не будет ни осмеян, ни оскорблен. Но - предстоит охлаждение к нему... Уже многие не слышат Пушкина... как мы его слышим, потому что от грохота последних шести лет стали они туговаты на ухо. Чувство Пушкина приходится им переводить на язык своих ощущений, притупляемых раздирающими драмами кинематографа... Это просто новые люди... Не они в этом виноваты... Между тем необходимость учиться и развиваться духовно ими сознается недостаточно, - хотя в иных областях жизни, особенно в практических, они проявляют большую активность".

Странно - это сказано не сегодня, это Ходасевич, его словам семьдесят лет, его речь "Колеблемый треножник" произнесена тогда же, когда Блок произнес свою - "О назначении поэта". Сегодня Ходасевич онемел бы, увидев, какую большую "активность" проявляют люди, умеющие не созидать культуру, а губить, как готовы они Пушкина и осмеять, и оскорбить. Но я хочу сказать о другом. В 1921 году Ходасевич пророчил "затмение пушкинского солнца", и история, казалось, готова была воплотить его предвидение. Однако Пушкин оказался сильнее истории. Он прошел сквозь нее, невообразимую в своей кровавости и лжи, прошел, сам обдираясь в кровь и волоча на себе клочья чуждых знамен, терпя урон на малых дистанциях, но победив на большой: он всегда был больше стратегом, чем тактиком. Он победил потому, что есть сила, которая больше исторических обстоятельств, - сила "высших ценностей".

Учительница Татьяна Морозова рассказывает мне, как она на уроке спрашивала учеников об их любимых литературных героях, какие разные ответы получала и как один сорванец, встав на ее вопрос и изменившись лицом, тихо, твердо и почтительно сказал: - Петр Андреич Гринев.

* * *

Духовная сила страны, которая, по выражению Пушкина, "своим мученичеством", "растерзанная и издыхающая", спасла христианскую Европу от нашествия "варваров"; которая позже спасла Европу снова и снова; которая, быть может в таинственных промыслительных целях, учинила над собой устрашившее весь мир жертвоприношение, семидесятилетнюю Голгофу, тем самым сказав всему миру - который, впрочем, вряд ли что - то услышал, - что бывает в результате попрания "высших ценностей", извращения "обязанностей человека", - и все же выжила, может быть, для того, чтобы дать оглохшему миру какой - то новый урок, - такая сила погибнуть не может.

Без России миру не быть. Это не мессианство, это просто служение человечеству. Оно, может быть, подобно служению юродивого, истязающего себя веригами.

Остается малость; остается нам самим осознать наконец сущность, смысл и цель нашего служения. История России, сказал Пушкин, "требует другой мысли, другой формулы", чем история Запада. Надо осознать себя, надо дать этой "другой формуле" работать, а для этого нужна духовная опора - вера в правду "высших ценностей". Правда эта, сказал Достоевский, выше Пушкина, выше России, выше всего. Надо выбирать: или "высшие ценности" - философическая абстракция, существующая лишь в наших головах, и тогда участь России безнадежна, или они реальность, - но тогда уж дело за нами.

Страшно вступать в новую эпоху, сходную по всем признакам с тою, когда в прорубленное Петром "окно" хлынуло все, что только могло хлынуть. Но Россия тогда осталась Россией, и она выдвинула Пушкина, давшего начало небывалой культуре, которая показала всему миру, что не в силе Бог, а в правде. То, что воплотилось в явлении Пушкина, - это что - то невообразимо огромное, какая - то и в самом деле сверхисторическая сила, данная моей прекрасной, моей многострадальной Родине в утешение, ободрение и поучение, - знак высокого жребия, положенный на ее чело.

Центральное явление нашей культуры

Глава из книги "Да ведают потомки православных. Пушкин. Россия. Мы"

Пушкиноведение необозримо, это поистине "вторая литература", во многом параллельная отечественной литературе XIX-XX веков. Огромную часть пушкиноведения составляют споры. Явление это в науке обычное и необходимое, но в спорах о Пушкине есть своя любопытная специфика. Споры идут не только по специальным вопросам (биография, датировка, текстология, творческая история произведений и пр. и пр.), но и о самом смысле произведений и его оттенках; правда, без этого и в других "персональных" областях литературоведения никогда не обходится - но дело в том, каковы масштабы и характер расхождений и, в конечном счете, сам их предмет. При всех разногласиях, порой очень острых, при всем многообразии взглядов на творчество Толстого или Гоголя, Достоевского или Чехова либо гениев других литератур, в каждом случае имеются некоторые представления фундаментального характера, общие для всех спорящих. Можно по-разному относиться к тому или иному произведению того или иного писателя (скажем, к "Выбранным местам..." Гоголя или "Воскресению" Толстого), по-разному оценивать ту или иную позицию автора, по-разному трактовать те или иные детали, но в конечном счете и спорящим, и читателю ясно, что речь идет об одном и том же предмете, который всеми сторонами понимается приблизительно одинаково.

С Пушкиным положение иное. Расхождения сплошь и рядом начинаются чуть ли не с первых же слов, полемика разворачивается вокруг представлений именно фундаментального и ключевого характера - таких, от которых зависит общее понимание Пушкина, общее представление об этом феномене, художнике, личности. Очень часто споры, имеющие по видимости смысл специальный и локальный, на самом деле обнаруживают глубочайшую разницу в понимании самого важного в Пушкине, самого сущностного в нем. Вот наиболее известные или близко лежащие примеры.