можем воспроизвести дословно то, что написано в

четырех Евангелиях и в апостольских посланиях,

тем более в Ветхом Завете; но то же самое

благовестие о Том же Самом Боге, лично нам

известном, близком, родном, сделавшем нас членами

Своего Тела, храмами Своего Духа, детьми вечного

Отца, мы должны быть способны принести, сказать

об этом слово живое, из недр церковного сознания

и личного церковного опыта.

И, с другой стороны, когда

в стадии как бы немного дальше от этой коренной,

основной веры дело доходит до провозглашения тех

или других истин о Боге, опять нам надо

задуматься: что основное в нашем благовестии, в

нашей вере, а что является — не второстепенным, а

вторичным; не второстепенным в том смысле, что мы

можем это откинуть как неважное, а вторичным,

потому что оно — производное от других, более

основных истин. Ответ, я думаю, который родился в

течение тысячелетий, во все периоды гонений,

притеснений Церкви Христовой, таков: есть истины,

за которые надо жить и умирать; есть вторичные

истины или второстепенные истины, за которые нельзя,

за которые мы не имеем права жить и умирать.

Есть предание человеческое, которое может быть

очень ценно на своем месте, но ради которого

нельзя раздирать единство Церкви или умирать.

Вспомните старообрядческий раскол или столько

западных разделений: сейчас Западный мир

разделился, распылился больше чем на две тысячи

христианских вероисповеданий, по признаку одной

какой-то детали, в которую люди вцепились и из

которой они сделали центр благовестия, тогда как

центр благовестия — Христос, Он — Истина, Бог,

Жизнь. Критерий, который мне был раз дан

человеком, имевшим право так говорить, таков: все

то в нашей вере, в нашей церковной практике, в

нашем церковном мышлении, что нельзя сопоставить

с Тайной Вечерей, с ужасом Гефсиманской ночи, со

славой Воскресения, с Вознесением Спасителя, все

то, что нельзя поставить рядом с этими событиями,

потому что это слишком мелко, — надо